Перст судьбы - Елизавета Дворецкая

Если «стая» получалась слишком велика, она делилась на «ветки» отдельных близких друг другу родов. Селянина ладожская «стая» распалась на шесть отдельных веток по десять-двенадцать человек: Святоборичи со своей родней, Братомеровичи, Любошичи, двоюродные братья Велемилы по матери, Творинеговичи, Путеничи и наконец Витонежичи под предводительством самого баяльника. Сюда вошли неженатые внуки старого Витонега от всех его троих сыновей, но и самих внуков набралось лишь трое: Селяня, Радобож и Витошка. К ним присоединились не такие родовитые молодые ловцы: Смолян, Терпень, Справень, Веденя, Будец и Бежан. Бежан был из бедных ладожских рыбаков: судя по виду, ему было давно уже за двадцать, но, не имея средств на женитьбу, он так и ходил в парнях и уже утратил надежду на перемены в судьбе. Будец, шустрый отрок чуть моложе Витошки, происходил из разоренного Вал-города и вырос в Ладоге, куда его мать бежала с тремя детьми — все они числились теперь в Домагостевой челяди. И еще Селяня, по горячей просьбе Велемилы, взял в свою «стаю» Стейна с пятью молодыми варягами: их звали Даг, Эльвир, Хьяльм, Торвид и Велейв. Она хотела, чтобы Стене и его людям помогли советом и присмотрели за ними в незнакомых лесах. Селяня согласился «поделиться удачей», но взял с варягов слово слушаться его во всем и не делать ни шагу без совета.

Еще бы не согласиться! Мало того, что они не знали угодий и могли бы просто пропасть в дремучих лесах чужой земли. Требовалось еще много всего, что ведомо только волхвам. Нужно было уметь не разгневать Велеса и понравиться ему; защититься от мести духов убитых зверей; знать множество правил и запретов, без соблюдения которых удачи не будет. Начать с того, что сама «стая» на время зимней охоты теряла звание людей и превращалась в «волков». В знак отказа от человеческого мира они, принося в жертву Велесу каравай хлеба и по капле своей крови — все это полагалось спрятать под корни вывороченной ели, — уложили туда же и свои родовые пояса, заменив их лыковыми. Селяня, как вожак стаи, знал множество разнообразных заговоров, привлекающих добычу и оберегающих от порчи. Для того же служили и священные травы. Трава под названием болотная былица оберегала охотника и оружие, белена — приносила удачу в добыче зайцев и тетеревов. Велес-трава, колючник, земляника, волотова голова, стрельник, рябина, троян-зелье применялись для изготовления настоев, которыми кропили охотников, собак и оружие, или же для окуривания дымом. Некий таинственный «добычливый» корень, зашитый в клочок шкуры, нужно было носить с собой, но этот корень имелся только у Селяни, остальные для тех же целей применяли высушенные сердце и печень первого добытого зверя.

Многое из этих вещей Стейну и его товарищам уже было знакомо: в Вестманланде охотники тоже знали много колдовских приемов, заклинаний и талисманов. Но здесь была другая земля, другие боги, и к духам здешних лесов полагалось обращаться на словенском или чудском языке. А знание приемов и заговоров передавалось, как драгоценнейшее наследие предков, от деда к внуку, и чужаков, даже позволив им участвовать в охоте, никто не спешил этим заговорам обучать.

Правда, в Ладоге бытовал устойчивый обычай, что рогатины для медвежьей охоты должен выковать непременно кузнец-варяг. Этим по осени занимался в прежние годы дед Синеберн, отец Милорады, а после него Вологор, Синебернов зять. То ли обычай пошел с тех времен, когда тут жил Берша Варяг, то ли от поверья, что на медведя, «чужого», лучшее оружие изготовит тоже чужой, то есть варяг — теперь уж кто знает?

Одно заклинание, впрочем, Стейн очень быстро запомнил. Выходя каждый раз из избушки, Селяня кланялся лесу на четыре стороны и при этом повторял:

— Боже Велесе, повстречай и помоги!

Охотились обычно небольшими стайками, по нескольку человек. Заметив звериный след, не шли по нему сразу, а обходили кругом, чтобы убедиться, что зверь из урочища не вышел, а уж потом искали его самого. Брали лисиц, вевериц, особенно ценной добычей считалась куница. Пока медведь не «пролежал» в берлоге весь запасенный жир, несколько раз ходили на косолапого. Медведей в округе было много: им нравились мелкие речки, которых тут было в изобилии, озера, спелые ельники, бурелом и ветровал. От чудских поселков-кюлей оставались старые, брошенные вырубки, которые привлекали лесного хозяина: бывший пал в первую очередь зарастает малиной и брусникой, а в пнях и валежнике заводятся муравьи и короеды. В конце листопада или начале груденя медведь, наевшийся для лучшего сна молодой еловой хвои, отыскивал подходящую яму или выворотень, накрывал его сверху наломанными жердями и ветками. Соорудив нечто вроде неряшливого шалаша, он устраивался там до весны, свернувшись в клубок и упрятав морду в грудь, под скрещенные лапы. Желтоватый иней от дыхания зверя оседал на устье берлоги и даже на ветках вокруг нее, и глаз охотника примечал желтую дыру в снегу. Даже в самое глухое зимнее время, в самом глубоком сне медведь хорошо слышит всякий шум поблизости от своего зимовья, поэтому важно было, найдя берлогу, не потревожить обитателя раньше времени. Зрелые опытные охотники выходят на медведя и в одиночку, но молодые парни отправлялись на промысел ватагой человек по пять. Ткнув рогатиной в отверстие берлоги, они будили зверя и заставляли выйти наружу, а здесь набрасывались на него сразу со всех сторон и насаживали на рогатины. Голову и лапы отделяли от туши и хоронили под выворотнем, сопровождая похороны особым заговором.

Столкнувшись еще в начале со стаей настоящих волков, устроили облаву и подстрелили семерых — шкуры их были вручены молодым парням, впервые в этом году участвовавшим в зимней охоте. По вечерам ловцы занимались выделкой шкур, иногда и по нескольку дней сидели в своих избах, если в лесу бушевала пурга или ежедневное гадание говорило, что сегодня удачи не будет, Велес идти на промысел не велел. Тогда оставались дома, чинили одежду и снаряжение, отсыпались впрок. То Селяня, то бойкий Будец заводили рассказы, и все в основном о том же: о встречах охотника с Велесом или лешим, о Белом Князе Волков, об олене с золотыми рогами. Иногда молодые ловцы ссорились и спорили из-за добычи или еще по какому-нибудь поводу: трудно жить нос к носу и не видеть никого другого. Но одного резкого слова Селяни хватало, чтобы спорщики умолкли и разошлись по разным углам. С этим было очень строго: за неповиновение виновный изгонялся сразу же, ибо Велес свар не любит. А изгнанный с лова останется не только без добычи, но и без невесты: за недобытчика никто не пойдет.

Живя в лесу, «волки» даже разговаривали на неком особом языке. Под страхом лишения удачи и изгнания с лова нельзя было называть настоящими именами множество разных существ и предметов. О женщинах предписывалось по возможности не разговаривать вообще, а если упоминать их, то бабу называть не иначе как покрыткой. Ворон, своим криком мешающий охотнику, назывался верхоглядом или еще курицей. Во избежание сглаза запрещалось употреблять настоящие названия и всего оружия. Лук назывался «вуюшко», именем ближайшего родича, наставника и помощника — брата матери. Копье звали долгаем, нож — побрательничком, собаку — побегушкой. То же касалось и самих промысловых зверей: куница звалась кумой, лиса — огнявкой, волк — варягом или темным, заяц — косым или белым. Все здесь было наоборот: медведя называли дедушкой или хозяином, а девку — медведицей или еще пустоголовкой. Привычные имена заменились на прозвища, употребляемые только в лесной жизни. Селяню тут предписывалось звать Одинцом, а Стейна он велел именовать Кременем. Свое и чужое было перевернуто, чтобы сбить со следа недобрую ворожбу и найти удачу в чужом, лесном, тоже перевернутом мире. Даже многие избы тут стояли не на земле, а на обрубленном дереве, как на огромной деревянной ноге выше человеческого роста, и назывались «клети поставные».