Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

нет ли кого за дверью. Я пришел к вам с приказом князя.

Осмотрев двери и переднюю, запершись на задвижки, начал ксендз Викентий рассказывать о своем разговоре с Пшемыславом и о путешествии в Рим.

Хотя Тылон старательно осмотрел квартиру и ручался, что никто не подслушает, однако случилось наоборот.

Заремба, подозревавший и опасавшийся каких-либо шагов против княгини, подглядел и поездку канцлера с князем, и его торопливый приход к ксендзу Тылону по возвращении.

Не постеснявшись, пробрался он к дверям и прижался к ним; ему удалось подслушать, что разговор относился к путешествию в Рим.

Заремба заподозрил, что ксендза Викентия посылают именно за тем, чтобы он добился там развода с княгиней, не имевшей наследника. Это еще более увеличило его любовь и жалость к несчастной и нерасположение к князю. Но что же можно было предпринять? Что он мог поделать? Перепуганный и печальный вернулся он в квартиру, где был Налэнч.

Не рассказывая другу о своих подозрениях, стал, как всегда, рассыпаться в сожалениях над судьбой несчастной княгини.

— Видели вы ведь ее, — говорил. — Душа возмущается, что с ней эти подлые бабы сделали! Словно труп ходит без чувств и жизни!

Налэнч, разделяя чувства друга, добавил, что при дворе громко передают об угрозах Мины, на все готовой, лишь бы избавиться от Люкерды, и жаловавшейся, что та ни жить, ни умереть не может. Потому можно было ожидать преследований, и Заремба стал с увлечением доказывать, что они вдвоем должны защищать бедняжку и оберегать ее.

— Князь к ней равнодушен, даже на нее не смотрит, а Мина готова ее убить.

— А что мы можем сделать против баб? — возразил Налэнч. — Хуже будет, если кто выступит на ее защиту, так как и его, и ее осудят и обвинят.

Заремба, впрочем, не знал, что делать и как защищать, но клялся, что готов голову дать под топор ради княгини.

— Голову дать легче всего, — шепнул Налэнч, — бабы сами постараются, лишь бы стал им поперек.

— Пусть будет, что будет! — воскликнул Заремба.

— А так как мы братья, — докончил спокойным голосом Налэнч, — то, понятно, что как тебе, так и мне.

Поспорили, помирились и обняли друг друга.

— Эх, пропадать, так пропадать! — промолвил Налэнч. — Не так уж сладка жизнь. Бог с ней.

Так, разговаривая, просидели до поздней ночи, а на другой день с утра Заремба похаживал, подглядывая, что творится на половине княгини.

Видел, как Мина носилась в ажитации, как совещалась с Бер-тохой, но подслушать ничего не удалось.

Утром Люкерда, еле двигаясь, поплелась в соседнюю церковь, но по дороге несколько раз отдыхала, так как не хватало дыхания.

Из-под белой, словно траурной вуали (тогда такую надевали на голову) выглядывало бледное, исхудавшее и увядшее лицо.

Заремба, шедший вслед за ней, успел хорошенько заметить все и вернулся в ужасном гневе, проклиная немок и угрожая князю.

Весь день высматривал, не возвращается ли Пшемко, но того не было; он вернулся только на третий день, но сейчас же заперся с Викентием и Тылоном.

Ксендз Теодорик, завидуя и беспокоясь, тоже вертелся, ища предлога проникнуть к ним, однако князь вежливо от него отделался.

Уже поздно было, и Пшемко собрался ложиться, помолившись вместе с ксендзом Теодориком, когда Заремба появился у дверей и упрашивал поговорить с ним с глазу на глаз. Князь неохотно повернулся к нему, чувствуя в нем, как всегда, недруга.

Заремба поклонился.

— Позвольте мне напомнить вашей милости мою верную службу с детства.

— Не трудись напоминать о ней! — ответил сердито князь. — Не хватает тебе чего? Чего хочешь?

— Я не пришел просить, — гордо ответил Заремба, — хочу лишь иметь в вас господина, которого можно любить и уважать.

Пшемко, возмущенный дерзкими словами, повернулся к нему.

— С ума сошел! — закричал он. Заремба не отступил.

— Что сказал, то готов я повторить! — воскликнул он. — Ваша милость, вы и Божью кару, и людское нерасположение на себя призываете, когда вот так, на ваших глазах позволяете мучить насмерть невинную женщину, княжескую дочь!

— А тебе что за дело, прохвост! — крикнул Пшемыслав. — Что ты ей брат, опекун или любовник?

Заремба весь вспыхнул.

— Не брат я и не сват, но человек, у кого есть жалость! Нельзя смотреть на грех, что взывает к Господу за отмщением.

— Замолчи ты!

— Не могу молчать и не буду; я должен говорить, — продолжал, уже не владея собой Заремба. — Князь, вы не хотите видеть, что эти негодные немки убивают ее, а вы им предоставили это на их усмотрение. Да! Они ее убивают, угрожают этим и так и сделают. Среди ее двора нет ни одной порядочной. Няню, охранявшую ее, убили!.. Теперь против нее злоумышляют!

Князь слушал, все более и более возмущаясь подчиненным, осмелившимся давать ему указания. Однако, видно было, что он старался скрыть беспокойство.

— Ты кто такой, кто? Как ты смеешь брать на себя защиту княгини? Она тебя просила? Ты знаешь, что у меня здесь вся власть? Меня никто не вправе судить!

И, подбежав к нему, схватил за горло. Заремба напряг все усилия, чтобы владеть собой и не поднять руки на князя, так как знал, что это стоило бы ему жизни. Сдержал себя, но лицо налилось кровью.

Пшемко пришел в себя, пустил его и оттолкнул.

— Благодари Бога, — крикнул, дрожа от гнева, — что уйдешь жив! С этих пор, чтоб ты не попадался мне на глаза. Прочь со двора! Если завтра тебя увижу в замке, так велю бросить в яму, откуда жив не выберешься. Прочь! Вон! — повторял он все громче в припадке гнева.

— Иду, — мрачно ответил Заремба, — ну что же, это последний наш разговор. Помни, князь, если допустишь убить эту несчастную, сам так же погибнешь!

С этими словами, на мгновение поразившими Пшемыслава так, что он остолбенел, Заремба дернул дверь и исчез.

Не думал о том, что его могут преследовать, что ему угрожала опасность; он не владел собой. Ворвался в свою квартиру, крикнув мальчику подать готовую лошадь.

Налэнч уже дремал, но, услышав шум, вскочил. Увидев друга в таком состоянии, схватил его за руку:

— Что случилось?

— Не удержался, — начал прерывающимся голосом Заремба, — наговорил князю в глаза; Он пригрозил мне изгнанием, ямой, я должен уйти. Когда он опомнится, так велит меня на плаху либо…

Налэнч, не дослушав даже, схватил со стены шлем и меч и торопливо надел.

Не сказал ни слова, но видно было, что решил, не рассуждая, делить судьбу друга.

Заремба не спрашивал и не удерживал. Молча хватали вещи подороже, некогда было собирать все.

Надо было поскорее уходить.

Зарембе