Вратарь республики - Лев Кассиль

Кандидову тут же предложили вступить в команду.

Всю зиму Антон занимался, ходил на курсы и готовился в техникум, а в свободное время тренировался в клубе по тяжелой атлетике и боксу. Весной еще снег толком не сошел, как Антон стал тренироваться с городскими. Вскоре команда городских стала бить всех в округе.

В тот год вода была очень высокая. Волга текла прямиком по полям. Она вошла в села. Ее воды подняли сады, огороды, леса. Течение шумело, как ветер в ветвях, и вилось между стволами.

С Волгой в городке привыкли обращаться запанибрата.

— Волга омывает наш город, — говорили местные жители приезжим. — Волга огибает нас, она протекает мимо города…

С таким же основанием листок подорожника, приткнувшийся на обочине мостовой, мог бы заявить, что шоссе проложено вокруг него… Теперь Волга предъявила свои права на все до самого горизонта. Оливковые воды разлива подступали к самому городку. Река стояла уже почти вровень с берегом. Река осаждала городок. Но уже в самом осажденном городке вскрылась страшная измена. Таившаяся под почвой подземная вода поднимала голову и шла смыкаться с внешними водами. Вода лезла вверх в колодцах, как ртуть в термометре; вода появлялась в подвалах.

На берегу спешно возвели земляные укрепления. Но вода поднималась неотвратимо, как в шлюзе, и у людей, смотревших на берег, к горлу подступал холодный, мутный страх. Казалось, суше вообще пришел конец. Сейчас хляби хлынут через городок поверх домов, над крышами, все смывая и затопляя. Сама почва стала ненадежной, как при землетрясении.

К вечеру вода вошла, ворвалась в улицы. Комнату Антона заливало. Пропадали книги, которые он еще не успел перенести на пристань. Но Антон уже не мог заставить себя думать о своем добре. Он разом забыл и о славе своей, и о Москве. Как всегда в минуту опасности, он стал взрослее, он стал опять Кандидовым, красным волгарем, который с наганом вбегал на мостик неприятельского парохода. Он почувствовал прилив неукротимой энергии и отваги. Битвы, авралы, высокая вода, если говорить начистоту, — все это было ему по душе.

Антон со своей бригадой продвигался на лодке по затопленным улицам. Городок за день словно по плечи врос в землю. Через верх заборов видны были четырехугольные озера дворов. Непривычно громко пели над самой головой телефонные провода, ставшие близкими — рукой достать. Когда лодка вплывала в чьи-то ворота, надо было нагнуться, а то можно было расшибить макушку. С лодки были видны закопченные жерла печных труб на крыше. Антон зачаливал за трубы и ловил передаваемые ему самовары, подушки, младенцев. И в эти минуты он совсем забыл про Стеньку Разина, о котором думал всегда, когда плавал с арбузами на струге-дощанике по Волге.

Все было удивительно. У коновязей постоялых дворов плясали лодки. Можно было заглянуть в дырку скворечника. Стекла открытых окон стояли в воде, и вода здесь прикасалась к стеклу, как в стакане. Волга всегда была огромной, но ограниченной частью окружающего. А теперь она была везде. Везде была Волга, и каждая улица была ее рукавом, каждый переулок — воложкой, каждый тупичок — затоном. Все на улице жило проточным, сплавным порядком, как на плоту.

Вода подбиралась к возвышенной части города, окруженной дамбой. Там стояли городские телефонная и электрическая станции, телеграф, исполком. Вода стояла уже выше уровня огражденной местности. Необходимо было срочно повысить гребень вала. Но, перебравшись с крыш на плоты и лодки, переселившись за городом на пригорок, обыватели заявили, что им не до телефона и электричества: все равно, как тонуть — в темноте или при электрическом свете, а звонить по телефону некуда — все залито.

Созданная исполкомом особая «тройка» заседала весь день. Барометр на стене кабинета предвещал хорошую погоду, но верить ему было нельзя. Если Грушин самодельный барометр был упрямым пессимистом, то этот был неисправимым бодряком и всегда обещал благоденствие. А беда уже стучалась в окна, и так стучалась, что стекла вылетели, ветер подхватил метеосводки и в окно просунулся острый нос дощаника, подобно тому, как в «Сорочинской ярмарке» появляется свиное рыло: «А что вы тут делаете, добрые люди?»

Домик, где заседала тройка, стоял на полузатопленной улице, и Антон по неосторожности въехал носом лодки в окно.

— Прибывает! — закричал Антон. — Надо народ сгонять на дамбу!

— Иди сгони, погляжу! — иронически произнес один из членов «тройки».

— Есть план — придут, я отвечаю!.. — сказал Антон.. Через два часа по затопленным улицам проплыли лодки-глашатаи. На лодках рявкали оркестры Леспрома и совторгслужащих.

Жителей приглашали на долгожданный матч сборной местной команды с командой правобережного города. В городе давно уже мечтали об этой встрече. Правобережные считались сильнейшей командой в окрестностях. Сперва жители возмутились. Тут такая беда, всеобщее затопление, а они в мяч играть!.. Но Антон уже изучил душу болельщиков. Болельщик всегда остается болельщиком. От этого не излечиться, от этого не избавиться. Выразив сколько полагается обиду, громогласно негодуя, жители вполголоса, отвертываясь, осведомлялись между прочим:

— А от наших кто играет?

— В каком составе наши выступают? — спрашивали вскоре с чердака, с верхних незатопленных этажей, с крыш.

Правобережная команда, получив срочный вызов, решила, что на том берегу люди, перепугавшись наводнения, сошли с ума. Но их так упрашивали по телефону… И, кроме того, успехи луговых стали за последнее время до дерзости велики, и пора было поставить их на место.

К назначенному часу на еще не затопленной площади собралось тысяча двести горожан[19]. Зрители расселись по всей дамбе. Сотни лодок, шлюпок, дощаников окружили поле. Вдохновленные болельщики приплывали в корытах, в кадушках, наскоро сколоченных плотах.

Появился Антон. Его сопровождали двое мальчишек. Один из них торжественно нес левую бутсу вратаря, второй — правую. Вскоре антон в новых бутсах, в своей неизменной грузчицкой шапке и рукавицах расхаживал у дамбы, окруженной местными болельщиками. Он подошел к баку с водой и долго пил, нацеживая кружку за кружкой.

— Ну, тамада, не просадишь? — спрашивали его.

— Об чем разговор! — отвечал он.

Кажется, никогда в жизни ни до того дня, ни после, в дни своей полной славы, не играл Антон с таким рвением. Он показывал чудеса. Нельзя было проиграть этот матч. Он чувствовал за спиной не только футбольные ворота — он ощутил себя вратарем города.

Но правобережные играли лучше луговых. Сразу зрителям стало казаться, что на поле правобережных больше. Всюду мелькали их зелено-черные полосатые, словно арбузные, майки. Среди них терялись и бестолково кружились красные. Ворота Кандидова подвергались ураганному обстрелу. Разгром был, казалось, неминуем. Кандидов едва успевал выбросить мяч в поле, как снова надо было принимать его. Но Антон был непробиваем. Ему порвали майку, подбили скулу. Правобережные нападали неутомимо, но потом они стали иссякать. Они выложили сразу слишком много сил и рвения. Их стало брать отчаяние. Ворота казались заколдованными. Мяч не входил в них. Случалось, что бивший был уже уверен в своем ударе с пяти шагов. Он своими глазами видел мяч уже почти в сетке. И вдруг опять на самой грани желанного очка мяч останавливался в вездесущих руках этого дьявола. И, не веря своим глазам, нападающий восклицал: «Взял?! Черт!..»