Дневник призывателя - Юлия Ставицкая

вырвался наружу, как колючий ком, процарапав гортань.

– Мр? – Котя спрыгнула вниз и потерлась об меня.

Ничего. Я все еще жив. Странно себя чувствую, но жив.

Усилием воли подтянул себя к столу. Где моя бутылочка? Вот она. Вот она, моя хорошая, мое спасение.

Жадно сделал пару глотков. Почему я оставил себе так мало? Я вчерашний совсем не позаботился обо мне сегодняшнем. Но вода привела меня в чувство – тяжесть и боль начали отступать вместе с засухой. Организм просыпался и приходил в норму. Но все же, что это было?

***

Окончательно я оклемался спустя каких-то полчаса. Странно – еще никто не покусился на мой покой. Хотя за окном довольно темно, значит еще слишком рано. Ну, или это тот самый час перед рассветом.

Часы в комнате я не держал – надоело. С каждыми случалась какая-то ерунда. Они то падали, то переставали работать, то исчезали. Во всех комнатах все нормально, а у меня прямо аномальная зона, не переносящая подсчет времени.

Расфокусировал зрение, но никого не увидел. Нет, получается, самый темный час прошел, я благополучно его проспал. Иначе тень бы не исчезла. Нет, я, конечно, понимаю, что она могла и просто так уйти, но такого еще ни разу не было.

Стряхнул с себя пыль. Надо бы прибраться, но не сегодня. И, скорее всего, не завтра. Да и не… В общем, когда-нибудь точно надо.

Вышел из комнаты, пропустив вперед котю и закрыв за собой дверь. Протопал на кухню мимо пустого и прибранного зала. Даже телевизор уже не горел. Только плед все так же лежал на кресле.

К моему удивлению дед был уже на ногах, точнее на кухонном стуле. Поставил чайник и теперь сидел перед пустой кружкой – его любимой, с отбитым краем. Ох, сколько возни вокруг нее было, но дед отвоевал свою собственность.

– Тоже не спится? – Он устало посмотрел на меня. Осунулся еще больше и сгорбился, словно все бремя прожитых дней разом свалилось на его плечи. Ничего не осталось от мужчины с фотографии: ни стати, ни льняных волос, ни счастливого взгляда. Любовь окрыляет людей, и она же разбивает их вдребезги.

В одном маленьком магазинчике продавались игрушки из тончайшего стекла. Чудесные зверушки, сказочные птицы и прекрасные принцессы. Настолько мастерски выполненные, что казались живыми. Отвернешься, и их уже нет. Отвернешься и они ожили.

Хазин лавки заворачивал их в мягкие ткани, упаковывал в красивые коробки прежде, чем передать игрушку новому хозяину, и предупреждал, что за ней нужно очень бережно ухаживать, ведь изделие настолько хрупкое, что малейшей оплошности будет достаточно, чтобы оно разлетелось на кусочки, стеклянную пыль.

Сам же он бережно расставлял их на полках. Смотрел, как играют с ними солнечные лучи, проникающие сквозь огромные окна и открытую дверь, и улыбался.

Лучше же всего у него получались птицы. Перышко к перышку, а глаза чего стоят! Такие глаза просто не могут принадлежать игрушке, в них таится душа. И одна маленькая птичка была с ним абсолютно согласна. Она чистила перышки, пока на нее не смотрели, прохаживалась по своей полке, разглядывая другие игрушки, не отвечающие ей, какие-то пустые, и часами любовалась миром за стеклом. Тем миром, в котором большие птицы поднимались в воздух, резвились в небе, наслаждаясь своей свободой.

О, как ей хотелось быть одной из них. Летать. Но она совсем не понимала как, и боялась. Ей оставалось только смотреть. И она смотрела день за днем, прячась от покупателей, чтобы ее не забрали. Хотя ее бы и так никто не взял – на ее спинке был небольшой брак, но мастер не решался выбросить свое творение, пусть стоит тут.

Так продолжалось до тех пор, пока поселившиеся на соседнем с магазином дереве птицы не вывели птенцов. И один особенно приглянулся стеклянной пичуге. Такой хорошенький, забавный. Она наблюдала за его ростом и все больше влюблялось. А потом увидела, как его учили летать, как он неловко падал, а потом встал на крыло. И больше всего на свете ей захотелось лететь рядом с ним. Это желание было не таким, как прежде, оно заполнило всю ее душу и толкнуло к краю.

Как страшно!

Но он уже летит. Совсем немного и она уже никогда его не догонит.

Стеклянная птичка зажмурилась и рухнула вниз. Расправила крылья, ожидая, что сейчас ее подхватит ветер. Ну же, родной! Милый, научи летать, научи парить, покажи каково это быть свободной и живой.

Тихий звон. Мастер встрепенулся и глянул вниз. Его маленькая бракованная птичка стала кучкой стекла. А птенцы встали на крыло и парят. Им нет дела до стеклянных игрушек.

– Да вот… – виновато улыбнулся я. – Кошмары замучили.

– Как в детстве? – усмехнулся дед. – Не волнуйся, чудовищ под кроватью нет. Я проверял.

Он как всегда шутит. Лучше так, чем когда он гаснет, точно свечной огарок.

– Я бы предпочел их, – положил коте консервов. – Ешь, коть. Ешь, моя хорошая девочка.

– Я бы тоже. Хоть что-то интересное, – дед покрутил в руках кружку и вновь поставил на место. – А ты все никак не дашь имени своему зверю? – он кивнул на кошку.

– Назвать, значит ограничить.

А вообще, в детстве я так и не выбрал, как к ней обращаться. Все имена казались не подходящими. Или просто мне не нравились. Я перебирал их, пробовал всевозможные варианты, но котенок так ни на какое и не откликнулся. А сейчас уже поздно что-либо менять. Она привыкла быть просто котей. К тому же других у нас нет.

– Назвать, значит принять ответственность, – дед строго зыркнул на меня. – Помнится, гостил я в Китае, – старик провалился в воспоминания. – Остановился у знакомого в Датуне. Столица меня не интересовала, городские духи в те времена не прельщали, а тут такая возможность, – он усмехнулся. – Вместе мы поднимались на Хэншань – великую северную вершину. Место, почитаемое и довольно красивое, но в те времена туристов там как-то не особо водилось. Нам это было даже на руку – не нужно было прятаться. В общем, к чему я веду. Водились там духи ветра. Драконы. Ух, и дикие же зверюги. Но была у них одна слабость – человек. Стоило смертному дать духу имя, как их судьбы связывались на всю смертную жизнь. Человек становился якорем и был обязан заботиться о драконе. До этого же они не принадлежали никому. Существо без имени не полноценно.

Его слова рисовали перед моим взором красивых чудовищ,