Вдруг охотник выбегает - Юлия Яковлева

– Я… Мы… Мы не…

А Самойлова осенило:

– Знаете что? А пусть ваш мешок здесь полежит. Вася его сам вечером притаранит. Верно, Вася? Ведь подходит? Подходит? – пристал он к ней.

– Подходит, – пролепетала Алла, беспомощно глядя на Зайцева.

– Зайцев? Так ведь лучше? – не унимался Самойлов.

– Да-да, – раздраженно бросил Зайцев.

– Я пойду. Мне пора. – Алла схватилась за ручку двери.

– Он, может, даже на авто картоху закинет, – все продолжал Самойлов. – Если авто свободно будет.

– А вы заходите к нам еще! – крикнул ей Крачкин.

Дверь хлопнула.

– Мерси, – протянул Зайцев, изничтожая Самойлова взглядом. – Рыцарь печального образа.

– Чего?

Крачкин уже все понял и захохотал. Он перешагнул через мешок и стал подниматься по лестнице.

Но Самойлов был полностью занят таинственной незнакомкой.

– А ты что, другой бабе картоху эту отволочь должен был? – донимал Самойлов.

– Это не баба, Самойлов, а свидетельница. По делу.

Зайцев взялся за мешок. Он, казалось, был набит чугунными болванками.

– А бабец ничего.

– Картошку ей отсыпать не забудь! Зайцев! – крикнул с лестницы Крачкин.

– Да помоги мне хоть этот мешок с дороги отволочь.

– Куда?

– Самойлов, – позвал Крачкин с лестницы. Тот лишь повел головой на звук.

– Ты куда хочешь, Вася? Под лестницу? Сопрут, – убежденно заявил Самойлов. – Давай хоть в дежурку.

Они взялись за мешок вдвоем.

– А бабец ничего, – опять повторил Самойлов, пыхтя. – Хотя для нашего брата, конечно, слишком. Такие бабцы – им больше народные артисты, или вот как были нэпманы богатые, или начальники подходят. Не шобла типа нас.

– Самойлов!

– Да чего?

Коптельцев осторожно стукнул. Приоткрыл дверь. Так и есть – никого. Лабораторию перевели в подвал. От стены к стене тянулись шнуры. На них, прикрепленные обычными бельевыми прищепками, сохли фотографии – какие-то морды, очередной мордобой на рабочей окраине: на черно-белых снимках кровь казалась пролитыми чернилами.

Коптельцев быстро метнулся к картотеке. У Крачкина во всем был медицинский порядок. Негативы расставлены по датам. Коптельцев быстро нашел пальцами май. А дата? Дату он не помнил. В Ленинграде убивали. Вот и все.

Ладони вспотели. Что ж он так потеет, не лето ведь. А Зинка ноет: к врачу. К черту.

Наконец нашел нужное. На негативе занавеска казалась светло-серой. А женщина – чернокожей. Проклятый негр-коммунист, как будто без него всем тут головной боли мало.

Коптельцев нашел общий план комнаты. Быстро сунул негатив в карман. Проверил, глядя каждый негатив на свет, где еще попала в кадр злополучная этажерка. Вот, еще один: хорошо видна статуэтка – пастушка с цветами в подоле, кокетливо приподнятом фарфоровыми пальчиками. И явно пустое место рядом с ней.

Коптельцев сунул в карман и этот негатив. Быстро втолкнул ящик обратно.

И вышел спокойно. Шел вальяжно. Бегают только те, кому есть чего скрывать. Чего бояться.

Все пошло наперекосяк уже на пароходе. На пароходе, который – как предполагалось – нес шестерых юных американских коммунистов навстречу светлому будущему в стране, победившей классовые и расовые предрассудки.

Так думал Оливер Ньютон. Но так не думали остальные пятеро.

Самойлов сверился с блокнотом: Аманда Грин, Кэтрин Барроу, Майкл Браун, Патрик О’Нил и Мартин Макдонах.

– Местонахождение их нынешнее известно? – быстро поинтересовался Зайцев.

Самойлов кивнул.

– А Мартынов где застрял? – вдруг перебил Зайцев.

Крачкин дернул плечом.

– Пошел посрать и провалился, – ответил обычной присказкой Серафимов.

– Ладно. Давай что у тебя там дальше, Самойлов?

Тот продолжил.

…Вернее, они сами толком не представляли, что их ждет: будущее расплывалось в радужном тумане. Расовые предрассудки уж во всяком случае они не спешили стряхнуть с себя вместе с нью-йоркской пылью. Как оказалось.

Затрещал телефон.

– Да? – крикнул Зайцев.

– Проститутку привели.

– Молодцы, – буркнул Зайцев и повесил трубку.

– Ну, Самойлов. Они что, сами вот так все тебе и выложили? – не поверил Зайцев.

– Она. Аманда Грин.

– Интересно. Значит, ей это в порядке вещей показалось. Не секрет, значит. Вот и выложила как на духу. – Зайцев стоял перед окном. Но видел перед собой лишь пароход, океан. Мертвое лицо чернокожего.

– Американские нравы, – резюмировал Самойлов.

– Между прочим, товарищи, я читал в прессе, что в Америке негров до сих пор линчуют, – вставил Серафимов. Он, как всегда, занимал диван. И, как всегда, исправно посещал комсомольские собрания.

Аманда Грин была теперь студенткой Ленинградского университета. Остальные американцы отправились из Ленинграда дальше – в Москву. «Интурист» дал Самойлову адрес товарища Грин, оказавшейся совершенно русской на вид девкой с коротко стриженными волосами. Только хороший трикотажный костюмчик был явно не советским. И еще акцент, конечно. В остальном товарищ Грин говорила по-русски довольно бойко.

«А Оливер Ньютон – нет», – отметил себе Зайцев.

– Она русский уже здесь выучила?

Телефон опять издал трель. Зайцев поднял и бросил трубку на рычаг.

– Говорит, еще в Нью-Йорке. Там полно евреев, которые бежали от царских погромов. У них и выучилась. Когда вела коммунистическую работу.

– Ну-ну, так и что на пароходе? – напомнил Зайцев.

Оливер Ньютон, по-видимому, решил, что для него светлое будущее уже наступило. Прямо на пароходе. Он пригласил потанцевать даму. Белую.

Свои же товарищи-коммунисты отозвали его в сторонку.

– Рыло начистили, в смысле? – уточнил Зайцев.

– Нет, рыло пока не трогали. Внушение сделали.

С этого же первого вечера отношения между американцами не то чтобы напряглись. Но чувствовалось, что теперь Ньютон плывет сам по себе, а остальные пятеро – сами по себе.

– Несознательные какие товарищи. А еще коммунисты, – заметил Серафимов.

– Американцы, – пожал плечами Крачкин. – Двести лет предрассудков в один миг не вытравить.