Страсти в нашем разуме. Стратегическая роль эмоций - Роберт Фрэнк

Второй важный принцип, иллюстрируемый примером с жабами, состоит в том, что черта, служащая сигналом, обычно возникает изначально для других целей. Этот так называемый принцип деривации, впервые описанный лауреатом Нобелевской премии Нико Тинбергеном[69], гласит, что изначальная положительная корреляция между размером жабы и тембром кваканья была чисто случайной по отношению к первоначальной функции кваканья жабы, какова бы та ни была. Она возникла, потому что более крупные жабы, по причинам, никак ни связанным с сигналами, получили большие голосовые связки. Если бы это было не так, то неясно, как низкий тембр кваканья эволюционировал в качестве сигнала о размере. Предположим, что размеры и тембр поначалу никак не коррелировали. Чтобы такая корреляция возникла, мутации, делающие тембр кваканья более низким, должны поддерживаться естественным отбором. Чтобы это произошло, первая мутация, направленная на слегка более низкий тембр, должна быть выгодна особенно крупной жабе, у которой она происходит. Однако одинокая крупная жаба со слегка более низким тембром кваканья едва ли может создать общее впечатление, что жабы с низким кваканьем гораздо лучше. Таким образом, ее низкий тембр сам по себе не дает оснований ожидать, что она оставит больше потомства, чем крупные жабы с обычным кваканьем. Низкий тембр кваканья может функционировать в качестве сигнала о размере, когда им наделено большинство крупных жаб. Но чтобы гены более низкого тембра кваканья распространились, они должны быть полезны первой крупной жабе, у которой они появились. Проблематичен именно первый шаг процесса.

Еще более наглядная иллюстрация принципа деривации — случай навозного жука. Этот жук получил свое название за то, что скрывается от хищников, притворяясь частичкой навоза. Почти наверняка начинал он так выглядеть не поэтому. Эволюционные биологи подчеркивают, что черты, подкрепленные естественным отбором, развиваются мелкими шажками. На каждой стадии новая черта должна быть полезнее той, которую она вытесняет. Природа процесса показывает, что определенные морфологические черты не могли возникнуть для выполнения той функции, которую мы в итоге наблюдаем. Первые шаги в эволюции навозного жука к его нынешнему состоянию, например, не могли быть отобраны ради последующей роли, которую они должны сыграть. Потому что, как спрашивает Стивен Джей Гульд: «Может ли быть какое-то преимущество в том, чтобы на 5% выглядеть как какашка?»[70]

Более вероятно, что жук эволюционировал, приобретя свою нынешнюю форму, по причинам, совершенно не связанным с нынешней функцией его внешнего вида. Только когда его вид был уже достаточно похож на кусок навоза, чтобы одурачить наиболее близоруких хищников, естественный отбор мог поддержать изменения, потому что они делали его еще более успешной имитацией[71].

Заметим, что принцип деривации характерен для механизма естественного отбора, который по самой своей природе не может быть дальновидным. Естественный отбор не может признать, что ряд шагов в конце концов приведет к плодотворному результату, а затем предпринять первый из этих шагов, не обращая внимания на его последствия в настоящем. Если первый шаг не дает совершить ничего полезного, до второго шага дело никогда не дойдет.

Принцип деривации не применим к сигналам, которые рождаются из сознательных действий людей. Эти действия должны быть одновременно целенаправленными и дальновидными. Если военный адвокат хочет сигнализировать о своем нонконформистском отношении к работе, ему не нужно ухищряться для того, чтобы постепенно приглушать блеск своей обуви. Он может просто воздержаться от того, чтобы ее начищать, или, если она уже начищена, он может ее сразу же испачкать. Принцип деривации применим только к пассивным сигналам, особенно к таким, которые возникают в ходе естественного отбора. Он не применяется к активным, целенаправленным сигналам.

Третий важный принцип, который иллюстрирует пример с жабой, я назову принципом полного раскрытия. Он гласит, что если каким-то индивидам будет выгодно раскрыть какую-то благоприятную черту, другие тоже будут вынуждены раскрыть свои менее благоприятные особенности. Этот принцип помогает ответить на ставящий в тупик вопрос, зачем мелким жабам вообще квакать[72]. Квакая, они сообщают другим жабам, какие они мелкие. Почему бы просто не промолчать, пусть гадают?

Предположим, что все жабы, квакающие выше определенного порогового уровня, действительно замолчали бы. Представим себе шкалу от 1 до 10, по которой измеряется тембр кваканья, где 10 — самый высокий тембр, 1 — самый низкий; и предположим, произвольно, что жабы с индексом выше 6 будут молчать. Легко увидеть, почему такой паттерн будет неустойчивым по самой своей сути. Возьмем жабу с индексом 6,1, чуть-чуть повыше уровня отсечения. Если она промолчит, что подумают другие жабы? По опыту они знают, что, поскольку она молчит, значит, ее тембр должен быть выше 6. Но насколько выше?

Не обладая информацией об этой конкретной жабе, они не могут сказать наверняка. Однако, как правило, имеется возможность выдвинуть статистическую догадку. Предположим, что жабы равномерно распределились по шкале тембров. При пороге кваканья 6, как покажет опыт, средний индекс для неквакающих жаб — 8 (на полпути между 6 и 10). Любая жаба с индексом менее 8 будет в силу самого своего молчания создавать впечатление, что она меньше, чем на самом деле. Нашей жабе с индексом 6,1, таким образом, выгоднее квакать, чем не квакать.

Таким образом, если порог для молчания 6, всем жабам с индексом менее 8 было бы выгодно квакать. Если они будут квакать, порог, конечно, не остановится на 6. Он поднимется до 8. Но это пороговое значение тоже не будет устойчивым. При таком уровне отсечения всем жабам с индексом менее 9 выгоднее квакать. Любое пороговое значение менее 10 обречено на исчезновение по тем же причинам. Это происходит не потому, что мелкие жабы хотят кваканьем привлечь внимание к своему малому размеру. Скорее, они принуждены это делать, чтобы не показаться меньше, чем они есть на самом деле.