Нобелевская премия - Андреас Эшбах

– Для некурящих, – с готовностью ответил я. Шесть лет я провёл среди никотинозависимых и больше не мог переносить эту вонь.

– Чудесно. Ваша комната номер 306 на третьем этаже. Когда выйдете из лифта, направо. – Он подвинул ко мне белоснежную пластиковую карточку с магнитной полосой: – Это ваш ключ.

Коллега, которой он посвящал себя до моего неуместного появления, подошла к нему сзади. С лукавой улыбкой она ткнула пальчиком в экран, после чего молодой человек испуганно встрепенулся.

– О, чуть не забыл, – воскликнул он, краснея. – Для вас сообщение, – кликнул мышкой. – Господин, э-э-э, Зоргенфатер просит включить ваш мобильный телефон. – Он улыбнулся, взыскуя прощения.

Зоргенфатер! «Встревоженный отец». Никогда бы не подумал, что мой ненавистный зять – человек с фантазией.

– Что-нибудь еще? – недовольно спросил я.

– Это всё, господин доктор Форсберг. Желаю вам приятного пребывания.

Я взял свою карточку-ключ.

– Посмотрим, – сказал я и направился к лифтам. По пути мой взгляд упал на стеклянную перегородку, за которой громоздилась стена вроде как из ледяных блоков. Боже мой, что это могло быть? Я задержал шаг и присмотрелся. Произведение искусства? Обычного вида табличка называла эту инсталляцию «Бар Северный полюс». Я заглянул через одну из трёх бойниц внутрь этой ледяной крепости, увидел высокие столики из массивного льда, такую же стойку бара из грубо отесанных ледяных глыб, на которой были выставлены в ряд грубые сосуды для питья, сделанные, видимо, из того же материала.

Произведение искусства, значит. Я с омерзением отвернулся и пошёл к лифтам.

Комната была меньше, чем моя тюремная камера, но зато обставлена почти до неприличия комфортабельно. Кровать, письменный стол, шкафы, ковёр – всё массивное и дорогое.

Окно выходило на просторный внутренний двор, с трёх сторон окружённый отелем. Виднелись крыши других домов. Напротив моего окна располагалось окно такой же комнаты, как моя, она была ярко освещена, и там как раз в это время женщина снимала пуловер. Я стал наблюдать из-за шторы, но женщина только свернула пуловер и положила его в шкаф, а потом принялась разбирать свой чемодан и раскладывать вещи по полкам.

Ну да. Я сел на кровать, раскрыл рюкзак и вынул инструкции к мобильному телефону, которые дал мне Ганс-Улоф. Коротко перелистал их и понял, что перелистыванием не обойтись; крошечный аппарат обладал таким обилием функций, что трудно было понять, как по нему просто позвонить.

Я начал листать медленнее. По крайней мере, в самом начале было написано, как его включить. Я сделал это, и он затребовал пин-код. Ганс-Улоф написал мне его на обложке инструкции. Я набрал четыре цифры, и прибор этим пока что удовлетворился. Что дальше? Я ради попытки нажал на широкую кнопку со стрелками, полагая, что такая большая кнопка должна иметь особое значение. Внезапно на дисплее появилось слово Зоргенфатер. Тогда я нажал на какую-то другую кнопку, понятия не имея, на какую, и телефон начал набирать номер. Ганс-Улоф, судя по всему, предусмотрительно запрограммировал в моём аппарате свой номер телефона. Я поднёс аппарат к уху и действительно услышал, как он воскликнул:

– Алло? Это ты, Гуннар?

– Да, вроде бы, – ответил я и вскочил. – Но я совсем не так себе это представлял! – Мой взгляд упал на окно напротив. Женщина уже была без брюк, стояла перед зеркалом, собираясь расстегнуть блузку.

– Ты где? – спросил Ганс-Улоф. – В отеле, как я понимаю? Там что-то не в порядке?

– Ах, что ты, – ответил я, следя за тем, как дама напротив стягивает блузку. Она не носила бюстгальтер, несмотря на изрядный объём груди. – Отель в порядке, обычная казарма для богатых и красивых. Если не считать того, что я здесь ни к селу, ни к городу, всё просто отлично.

– Хорошо, – сказал он. – Я рад.

Мне было ясно, что от окна лучше отойти подальше и сосредоточиться на разговоре, но не мог отвести глаз. Я заворожённо смотрел, как женщина берёт из шкафа плечики, аккуратно вешает на них блузку и как у неё при этом покачиваются груди. Я сказал Гансу-Улофу, что не могу перезваниваться с ним каждый час.

– Так я не смогу сосредоточиться, – сказал я, не отрываясь от жёлто-освещенного окна по другую сторону внутреннего двора, где женщина, темноволосая, лет сорока с небольшим, невозмутимо стаскивала с себя трусики.

– Да, я понимаю, понимаю, – канючил Ганс-Улоф у меня в ухе. – Я только хотел… Ты должен обещать мне, что будешь меня информировать, перед тем как соберёшься что-то предпринять. Слышишь? Обещаешь?

Округлость её задницы могла свести с ума. Груди покачивались и дрожали, когда она расхаживала по комнате, убирая трусики и доставая принадлежности для душа или что там ещё.

– Да ради бога, – сказал я. – Обещаю.

– Спасибо. Тогда я не хочу тебя больше вожделеть…

– Что? – поперхнулся я. – Что ты сейчас сказал?

Ганс-Улоф смешался.

– Я сказал, не хочу тебя больше задерживать. Что, плохая связь? Я слышу тебя хорошо.

Она скрылась за дверью ванной. Мне казалось, что сетчатка у меня горит.

– Нет, связь хорошая. Мне только… – Да, что мне только? Понятия не имею и даже придумывать ничего не хочу. – Послушай, мне сейчас срочно нужно сделать несколько неотложных дел. Я позвоню, прежде чем нанести визит нашим друзьям, о которых мы говорили. – Я не мог говорить по телефону открытым текстом, будь он хоть трижды цифровой и закодированный. Эта привычка недоверчивого человека прочно вошла в мою плоть и кровь.

– Хорошо. Дать тебе знать, если позвонит Кристина?

Я соображал с трудом. Вся моя концентрация разлетелась к чертям, и в этом не было вины Ганса-Улофа.

– На данный момент не обязательно, – несобранно сказал я. – Мы всё равно, наверное, поступим по-другому. Я что-нибудь придумаю, как незаметно зайти к тебе и подключить магнитофон.

– Магнитофон?

– Было бы хорошо записывать разговоры. Но об этом мы поговорим в другой раз.

– Что это даст?

– Не сейчас, Ганс-Улоф. У меня пока есть более срочные дела.

Он говорил в нос, как при насморке.

– О'кей. Но ты позвонишь, прежде чем предпринять что-то важное?

– Да, я позвоню, прежде чем предпринять что-то важное. Пока.

Хорошо. Пора было предпринять что-то важное. Я рассовал всё необходимое по карманам, сунул рюкзак под кровать – ещё одна привычка недоверчивого человека – и вышел.

Местоположение отеля было безупречным. Всё, что мне было нужно, находилось в шаговой доступности.

Это было тем более кстати, что стало ещё холоднее, чем в полдень, а моя старая куртка ни на что не годилась. До Норрмальма было всего пятьсот метров, но мне показалось, что я остался совсем без штанов, пока шёл по мосту, так что неотложно надо было обзавестись более подходящей одежонкой.