Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 - 1943 - Гельмут Пабст

Витебск – Динабург, утро и середина дня. Медленно менялся пейзаж. Все больше возделанных земель, степи и кустарниковые заросли отступили, а горизонт обрамлен приятными холмами и лесами. И опять стада крупного рогатого скота: какой чудный признак мирной жизни! Литва несет с собой первое дыхание отчего дома – остроконечная церковь, чистые улицы, большие добротные дома.

Была суббота. Паровая сауна среди лугов и маленьких садов. Когда поезд вышел из Динабурга, кто-то запел: «На родине, на родине, нас встреча ждет». («In der Heimat, in der Heimat, da gibts Wiedersehn».) Это было как прорыв дамбы.

Есть так много шуток о солдате в отпуске, который вернулся из России, по поводу того, как он дивится цивилизации. Это и в самом деле так. Когда возвращаешься с Востока, то находишь нашу цивилизацию настолько развитой, настолько безотказно функционирующей, что поначалу она напоминает странный механизм. Поразительно, как цивилизованная жизнь защищена от невзгод, сколько комфорта нам требуется, что в порядке вещей.

Те, кто возвращается, знают, что ничто не существует само по себе, и все же переход легок, потому что мы настолько дети своей эпохи, что не представляем себе, как можно не воспользоваться этими благами. С другой стороны, за такое короткое время мы не успеваем забыть, что то, что мы делаем, – необычно. Отпуск подойдет к концу, мы не сможем избавиться от мыслей о своих товарищах. И таким образом, все это имеет странный привкус. По этой причине я не испытываю затруднений при возвращении.

Тем, кого мы оставили, – тяжелее. Для них начнется томительное ожидание, состояние беспомощности, неопределенности, которая обостряет их представление об опасности. Они не встречаются с ней лицом к лицу. Опасность узнаешь только тогда, когда она тебе угрожает. Причина, по которой у солдат проявляется самообладание, состоит в том, что они могут смотреть в лицо опасности и соизмерять ее.

Таким образом, солдат находится в ином положении, чем женщины и отцы, которых я видел по утрам в ожидании почты. Иногда они находили себе незатейливую работу в садике перед домом, потому что не хотели выдавать своего беспокойства. Но что касается меня, то я возвращался на фронт еще более хладнокровным и уверенным в себе. Фронтовая жизнь выглядит чистой и прямолинейной. Разве у меня могут быть сожаления об этом? Это не подлежит обсуждению. Мы заняли свои позиции, а разговоры лишь выдают наше местонахождение. Здесь солдатское решение тоже не хитрое. Как сказал однажды некто из Восточной Пруссии: «Куда бы вас ни занесло, вам придется с этим примириться. Только так и следует поступать».

Пабст вернулся из отпуска и обнаружил, что ситуация кардинальным образом изменилась. Пока он отсутствовал, Красная армия развернула зимнее контрнаступление, выбив немцев из Калинина во второй и последний раз. Дивизия откатилась назад к Ржеву, к юго-востоку на сто километров.

4 декабря я прибыл в П. Последний этап своего путешествия я завершал на санях. Снежный покров местами был невелик, и виднелись желто-коричневые проплешины жнивья. В целом это было печальное зрелище, грустный ландшафт, на фоне которого маячила водонапорная башня. Но зато у нас были новые крытые сани с добрыми рысаками и сохраняющим тепло дугообразным фанерным тентом, который можно было закрывать снежными блоками и использовать в качестве мобильной боевой единицы. Блиндажи повсюду выглядели вполне надежными.

Калинин был оставлен 15 декабря. Не может идти речи о том, что его оставляли из стратегических соображений. Необходимость в этом была гораздо более важной. Нам приходилось отступать перед вражеским штурмом. Дивизия, в секторе которой произошел прорыв, тем временем была расформирована. Оставшихся из ее бойцов распределили по другим дивизиям. Отход происходил в установленном порядке, но он означал уничтожение складов обмундирования и продовольствия, хирургического оборудования и другого медицинского имущества. Вывозили раненых.

Замешательство в первые дни отступления, должно быть, было полным. Наша часть три раза в течение одной ночи теряла направление движения. Застрявший транспорт уничтожался, большей частью со всем грузом. У нашего дивизионного узла связи осталось только 25 процентов грузового транспорта. Я снова нашел свою часть 25 декабря, примерно в семидесяти пяти километрах к югу от Калинина. Они заняли там позиции три дня назад. Нужно было удерживать здесь линию обороны.

Противник развивал наступление сибирскими лыжными батальонами и казачьими эскадронами, так что пехота ни при каких обстоятельствах не могла выйти из боя. Но противник не нашел никакого приличного пристанища; мы все сожгли. И все равно 29 декабря наш сектор бомбардировали не только минометы и легкая артиллерия; они подтянули и «катюши».

В то время Франц был на посту в качестве артиллерийского наблюдателя далеко впереди в деревне. Неприятель четырнадцать раз атаковал деревню в ночь на 30-е. Теперь уже было не до сна. У 3. были отморожены ступни. 31-го наш новый командир полка пришел в деревню и сказал: «Ну, парни, стройте себе блиндажи, подтягивайте взрывчатку и окапывайтесь…»

Спустя четверть часа пришел приказ сворачиваться и немедленно присоединиться к части. Когда они прибыли в нашу деревню, еще дальше на семь километров, наши транспортные средства были погружены и все было готово к отправке. Первые дома уже попали под обстрел русских орудий.

Когда мы несколько позднее покинули деревню, вниз сыпались искры. Ночь была красной, колонны двигались по снегу. Стояли большие холода, а воздух был абсолютно неподвижен. Вокруг нас широким кольцом полыхали деревни – ужасное и красивое зрелище, захватывающее дух в своем великолепии и одновременно кошмаре.

Своими собственными руками я бросил горящие поленья в сараи и амбары за дорогой. Затем вместе со своим спутником поехал догонять часть.

В ту ночь мы отступили на двадцать три километра, а 1 января еще на двадцать. Ребята нашего разведывательного батальона, прибывшие в шесть часов утром нового года, сказали, что потеряли сорок человек убитыми, после ухода из К. В К. один из трех батальонов полка был распущен для пополнения личного состава двух других. Батальон, к которому я был приписан на время нахождения в К., доукомплектовали 2 октября. Теперь 31 декабря, в нем осталось сто двадцать человек.

В последний день старого года майор Кристоф покинул нас, чтобы принять еще одно отделение. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что, когда он год назад принял над нами командование, это было как облегчение. В месяцы последующих жестоких боев стал средоточием внимания отделения. Чем труднее была ситуация, тем больше вселялась уверенность, что все будет хорошо. Он мог быть суровым, по когда казалось, что дело принимало крутой оборот, его суровость переходила в доброту. У него находилось немного ободряющих слов, он четко ставил задачу каждому; тогда все шло успешно. Он был прирожденным лидером. Он прибыл без предупреждения, его прибытию не предшествовали никакие слухи. Он был везде как дома. При всей жестокой дисциплине, когда его высокая тяжеловесная фигура появлялась на артиллерийской позиции, у всех на сердце становилось легко. Он появлялся на наблюдательном пункте не позднее, чем на второй день. Когда он нас покидал, тяжелые гаубицы пропели ему прощальную серенаду. Он, должно быть, прочитал все уважение, любовь и преданность в глазах своих людей, потому что его любили все.