Призраки и художники - Антония Байетт

А перед ней — море, ограниченное стенами зала море лиц. Восточных лиц, золотистых и четко очерченных под красивыми черными волосами, вдумчивых лиц, которые попросту непроницаемы. Селия любила различия — большие и маленькие. Она могла отличить японское лицо от китайского и оба — от этих лиц, хотя бы в целом, хотя и не всегда каждое в отдельности. Двух одинаковых лиц не бывает; это бесконечное разнообразие — одно из самых обнадеживающих свойств вида, который господствует на нашей планете. Гуманитарные науки с большей или меньшей точностью предсказывают поведение класса, рода и денег, так же как науки биологические предсказывают вероятность передачи гемофилии, самоуничтожение леммингов и героические трансатлантические перелеты некоторых бабочек. Как-то один психолог сказал Селии, что статистическая вероятность произвести из разных яйцеклеток идентичных потомков появляется лишь в том случае, если мужчина и женщина породят восемьсот тысяч детей. Она когда-то ходила по Великой Китайской стене, на которой в любой момент можно увидеть, как совершает моцион шестая часть трудоспособного населения. Все эти мужчины и женщины спокойно и деловито прохаживаются в одинаковых синих костюмах и фуражках. И все разные. Из-за черных волос они все кажутся европейцам на одно лицо. В целостном восприятии незнакомого или знакомого человека у жителей Запада, по-видимому, бо́льшую роль играет цвет волос. После возвращения из Китая Селия поймала себя на том, что воспринимает своих соотечественников как незавершенных уродин: бледное мясо, увенчанное странными, тусклыми, неестественными волосами.

С одного из задних рядов поднялся профессор Сан,[31] чтобы задать вопрос. В аудитории было еще по меньшей мере три профессора с такой же фамилией, а может, и больше. В Британском совете объяснили, что количество имен на Дальнем Востоке ограниченно. Жители Запада не могут или не хотят запоминать полные имена обитателей Востока. Поэтому те из вежливости представляются так, что их имена напоминают привычные европейцам слова. В результате среди них много людей с фамилиями Сан и Мун.[32] У этого профессора по фамилии Сан была внушительная внешность и большое круглое лицо, казавшееся открытым, так что был соблазн истолковать его выражение как добродушие и радость.

— Да, — сказал он. — Да. Конечно.

И замолчал. Голос его звучал строго. Все вопросы и выступления по докладам начинались с такой паузы и с обобщающего «конечно», которое звучало так, словно докладчика оценили и нашли, что в его суждениях чего-то недостает.

— Вам, вероятно, сказали, — англичанам это действительно внушали, — что мы всегда очень вежливы, что мы никогда не говорим того, что думаем. Мы очень постараемся не быть вежливыми. Мы постараемся говорить вам именно то, что мы думаем.

А думал профессор Сан, что понимание Селией мильтоновских символов добродетели очень бы выиграло от более глубокого понимания английской революции и Кромвеля, Британского Содружества и иерархии в Англии семнадцатого века. Об этих событиях истории Англии он говорил бегло и хорошо, улыбаясь Селии обаятельно, но скорее не примирительно, а строго. Он цитировал Мильтона — не очень выразительно, но точно. Для него, в отличие от студентов Селии, тексты Мильтона были хорошо исхоженной территорией. Он был специалистом. Несомненно одним из старших среди преподавателей. Англичан предупредили, что выступать будут старшие, а младшие будут молчать — из уважения. Все женщины и некоторые мужчины, когда говорили, прикрывали рот правой рукой, держа ее под небольшим углом, так что получался приглушенный и неуверенный звук, который мог означать смущение, нежелание общаться или же некую крайнюю форму вежливости, попытку оградить собеседника даже от дыхания. Профессор Сан сопровождал этим жестом начало и конец своего выступления. Его соотечественники явно одобряли его эрудицию, или проницательность, или умение схватывать, выражая это одобрение не чем-то неизящным, вроде аплодисментов, а легким гулом удовольствия и поворотом туловища, — по-видимому, так здесь принято на лекциях и докладах.

Второе выступление Селии было посвящено Джордж Элиот. Образ Джордж Элиот — большой ум и длинное серьезное лицо — в ее сознании даже за эти несколько дней изменился: сказалась восточная внимательность, абсолютная безликость комнаты 1840 (такая комната с ароматическими солями в саше в ванной могла быть где угодно), отсутствие английских новостей в газете, которую Селии подсовывали под дверь. Джордж Элиот, говорила Селия, в свое время верила, что так же, как движением небесных тел управляет закон гравитации, природой человека управляют универсальные и вполне определенные законы. Селия говорила о том, как искусно Джордж Элиот демонстрировала действие этих гипотетических законов на примере мельчайших подробностей в жизнях отдельных людей. С картинки на схему Джордж Элиот не сбивалась. Она писала: «Я полагаю, что всякая человеческая жизнь должна пустить глубокие корни в каком-нибудь уголке отечественной земли, где она научается любить, как нечто родственное, природу».[33] За высоким окном холодное солнце освещало лишенную растительности меловую белизну — единственное, что Селия успела увидеть из природы этого далекого уголка земли и что не давало ей никакого представления об этой земле. В самой аудитории все тоже было безликим, как везде, — японские микрофоны, кафедра, как у американского президента, лампы дневного света, скромный шик кресел в стиле баухаус. Каждый раз, когда она цитировала этот отрывок, перед ее мысленным взором вставала несколько упрощенная картина равнинного, распаханного Уорикшира: то тут, то там живая изгородь, вяз, в мокром небе тяжелые, по-констеблевски плотные облака — уголок, лишенный индивидуальности. И здесь этот образ снова возник, но превратился в крошечный, миниатюрный негатив в конце длинной подзорной трубы. Интересно, что видят они, эти филологи-англисты, какая точка во времени или пространстве сопряжена в их представлении с этими исчезнувшими бурыми полями?

* * *

Британский совет устроил для них прием во внутреннем дворе своего здания, за крепостной стеной, которую постоянно патрулировали военные, ничем, кроме, конечно же, лиц, не отличавшиеся от любых других военных в любых других местах: хаки, камуфляж, пистолеты, автоматы.

Они сидели ясным вечером на лужайке, обильно орошаемой и высушиваемой здешним жарким солнцем, окруженной травянистым бордюром из неизвестных цветов. Жена представителя совета оживилась, узнав, что Селии знаком тот самый уголок большого города на севере Англии, откуда она родом, что она может проследить ее путь вдоль бурной реки, через большой мост, знает тот пригород с новыми одноэтажными домами, где жила ее семья. Она была учительницей начальных классов и говорила, что всем рекомендует книги Беатрикс Поттер. Настоящий сад мистера МакГрегора, гиацинтовый лес, холм миссис Тигги-Винкл.[34] Когда внезапно опустились сумерки, сначала ультрамариновые, а потом чернильные, в саду в свете цветных фонариков замелькали незнакомые черные бабочки. Доктор Уорфдейл, приехавший из Англии специалист в области критической теории языка, обсуждал с грамматистом Британского совета и профессором Саном трансформационную грамматику Хомского[35] и гипотезу универсальной глубинной структуры.[36] Английский язык — главная область роста в нашем экспорте, говорил грамматист из совета. Конечно, Беатрикс Поттер использует довольно длинные слова, говорила жена представителя совета, но картинки замечательные. Вордсворт полагал, что подлинный язык человека произошел от прекрасных и неизменных форм природы, среди которых жил естественной жизнью счастливый крестьянин. Вот бы посмотреть на здешнюю сельскую местность, воскликнула Селия, хоть одним глазком.