Никто, кроме президента - Лев Гурский

Президент Волин и я поднялись со своих кресел одновременно. Сидевшие в отдалении мой и его охранники тоже встали и переместились к нам. Я обратил внимание, что президентский бодигард ниже моего на целую голову и менее широк в плечах. А я-то воображал, что в охрану первых лиц традиционно нанимают только шкафов-амбалов – чтобы те, если уж выхода не будет, загородили клиента собой. Наверное, волинский телохранитель берет чем-то другим – ловкостью, меткостью или быстротой. Хотя лично мне и на габаритного Сердюка грех жаловаться. Когда надо, он летает, как птичка.

На прощание Волин опять приобнял меня, пожал мне руку и…

Что за шутки? К ладони моей, у самого указательного пальца, тут же приклеилась какая-то мелочь, вроде мягкой круглой карамельки. Машинально я едва не смахнул на пол этот ненужный мусор, однако у меня хватило ума перед тем глянуть в лицо Волина.

Оно было по-прежнему благожелательным и бесстрастным. Но что-то быстрое, живое и отчаянное, на миг пробежало по этому лицу – впервые за всю сегодняшнюю встречу. И я как можно незаметнее соскреб липкую чепушинку себе в боковой карман.

Всю дорогу, пока мы с охраной следовали обратно по кремлевским коридорам, меня разбирало мучительное любопытство. Однако выудить находку из кармана я, осторожности ради, решился только в машине – и то лишь после того, как выехали из Спасских ворот.

Это была совсем не карамель. Это был шарик из жевательной резинки. И внутри у него оказалась какая-то свернутая бумажка.

Сколько я отсидел в чулане – сказать не могу: часы мои не пережили падения с лестницы. Но едва меня выпустили на свет, я заметил, что этих стало уже трое. К Сусанне Звягинцевой и ее жуткой лохматой собаке присоединился высокий красивый мужчина с почти такими же выбеленными, как у хозяйки, волосами.

Рядом они смотрелись почти братом и сестрой. Только мадам была стопроцентно крашенной под седину, а тип выглядел натуральным альбиносом или, вернее сказать, очень-очень светлым блондином. Таких полно в шведских трехиксовых журналах, строго запаянных в пластик. И еще такие водятся в «Старшей Эдде», «Песни о Нибелунгах», «Калевале» и прочих северных враках о той ужасной поре, когда не было ни информагентств, ни пресс-служб, ни главных редакторов газет, ни даже самих газет. Нишу свежих новостей до краев заполнял тот самый брехливый эпос. Как люди могли выжить в этих нечеловеческих условиях – не представляю…

– Кто он такой? Что он знает? – спросил нибелунг у хозяйки, кивнув в мою сторону.

Сусанна внимательно оглядела меня и наморщила лобик. Я понял, что наша первая встреча не оставила у нее ярких воспоминаний. Тем лучше. У меня почему-то пропало желание обсуждать тут бизнес-план новой газеты и просить инвестиций. Мне даже найденные четки – и те расхотелось возвращать.

– Видеть я его видела, – задумчиво сказала хозяйка, – усы эти мне знакомы. Может быть, и у Звягинцева видела, не помню. А может, в «Царской охоте» или где еще. Ты же знаешь, любимый, память у меня девичья.

– Девичья, ну ты выдала, подруга, ха-ха… – Смех у блондина оказался не из самых приятных. Словно теркой о камень. – Сколько лет тебя знаю, а таких времен уже не застал. Ты, дорогая, по-моему, с рождения была женщиной. Как золовка Йормунрекка.

– Сергиенко, а ну брось свои пошлые шуточки! – обиделась Сусанна и даже топнула ножкой. – И не смей опять сравнивать меня с твоими дурацкими норвежскими ископаемыми. Не смей, а то мы снова поругаемся! Я, к твоему сведенью, была девушкой, класса до восьмого абсолютно точно.

– Йормунрекк не из норвегов, а из вестготов, – примирительно уточнил нибелунг с хохляцкой фамилией Сергиенко. – Правда, насчет его золовки разные источники спорят. Возможно, она была из рода ульдра-великанш.

– Э-э-э… – рискнул я подать голос, чувствуя, что разговор уходит в сторону от моей персоны.

Не то чтобы я сильно хотел привлечь внимание этих людей и этой собаки. Но, как говорится, дубиа плюс торквент мала. Неизвестность пугает сильнее.

– Р-р-р… – Лохматое страшилище подняло башку и грозно заворчало в ответ.

Сусанна со своим ученым вестготом – явно не брат он ей! – посмотрели сперва на пса, затем и на меня.

– Наверное, он что-то сказать хочет, – догадался блондин. – Ну давай, говори, только не рассусоливай, а уложись в три предложения: ты кто, ты зачем здесь и что ты знаешь?

– Я никто, я здесь просто так, я ничего не знаю, – экономно уложился я в одно предложение.

И черт меня дернул добавить за ним вслед второе:

– Я в чужие дела не вмешиваюсь.

– Дела? – заинтересовался нибелунг. – Что за дела?

Я заткнулся, проклиная свой длинный никчемный язык, да поздно.

– Вранье! – Сусанна хлопнула кулачком по своей ладошке. – Сергиенко, не верь ему, он видел! Он заглядывал в окно! Я нашла его рядом с флигелем, прямо у лестницы на чердак. Пошла выгуливать Мажора и смотрю: мокрый человек валяется.

При слове «Мажор» собачье страшилище опять заворчало, а потом и гавкнуло. В гавканье я расслышал удовлетворение.

– Ты все-таки переименовала пса? – нахмурился Сергиенко. – Я же тебя всеми богами заклинал оставить его, как есть.

– Слушай, не начинай заново, а? – нервно сказала Сусанна. – Не зли меня, ну пожалуйста, пожалуйста, милый, я так тебя люблю! Ты же знаешь, я это безобразное имя вечно забывала и выговорить могла только по слогам. Бер-гель-мир.

И на это слово пес тоже откликнулся лаем. Не менее радостным, чем прежде на Мажора.

– Ты не забыл, старина! – обрадовался блондин. – У мамочки нашей голова дырявая, а ты помнишь, мальчик мой, Бергельмир…

– Ррр-гав!

– Это у тебя самого в мозгах сквозняк. Правильно, Мажор?

– Ррр-гав! Гав!

Я надеялся, что сумасшедший лай и дурацкий спор из-за собачьей клички сотрут у них из памяти мою маленькую оговорку, но напрасно. От души поорав друг на друга минуты три, Сусанна со своей белокурой бестией все-таки пришли к компромиссу: если пес отзывается на оба имени, то каждый пусть зовет его по-своему. Успокоившись, они помирились и расцеловались. После чего троице, считая собаку, уже ничто не мешало хором навалиться на меня.

Нибелунг Сергиенко приставил к самому моему горлу тупое – и оттого особенно неприятное – лезвие какого-то исторического топора. Сусанна Звягинцева откуда-то вытащила и нацелила мне прямо в середину галстука острие меча. Мажор-Бергельмир обошелся без оружия: просто пододвинул пасть к моей лодыжке.

– Ты видел? Видел? Говори!

Деваться было некуда. В критической ситуации не отмолчишься. Силентиум видетур конфессио. Молчишь – значит виноват.

– Сдаюсь… – выдохнул я. – Я видел, видел… Но, честное слово, я никому ничего не скажу…