Трюфельный пес королевы Джованны - Анна Малышева

– Говори, не бойся, – нарушил наконец тишину врач. – Я давно привык к тому, что любой мой поступок трактуется мне во вред. Забавно будет услышать, как расценили любезные горожане, ради блага которых я остался в Неаполе, ежеминутно рискуя жизнью, то, что я решил ввиду близкой смерти исповедаться и причаститься.

– Дружище, да я-то не верю этим мерзким сплетням, – жалобно проговорил его приятель. – По мне, так ты правильно поступил, где же еще искать спасения, как не в церкви? Я и сам, если бы не мои распухшие колени, потащился бы в Рим с паломниками, говорят, вскоре будет снова объявлен Святой Год.

– А вот этого я бы тебе и не советовал, – улыбнулся врач. – Нигде чума не чувствует себя так вольготно, как в многотысячной толпе, которая является скопищем миазмов, кашляет, чихает, ест, пьет, спит и совокупляется в такой тесноте и грязи, что до Рима добирается едва десятая часть паломников. Не увиливай от ответа! Что тебе обо мне сказали?

– Говорят, – голос пациента звучал виновато, он потупил глаза, перебирая кружевную оборку на рукаве рубахи, – тебя видели за городскими воротами, где ты передал несколько гостий прокаженному, который сидел там и просил милостыню.

– Я и подал ему милостыню, – пожал плечами врач. – Несколько монет и кусок хлеба, который был у меня с собой. Ничего другого я ему не давал.

– Но, дружище, ведь люди все видели… – сдавленно проговорил пациент. – А тебе лучше, чем любому другому, известно, что это прокаженные, стакнувшись с евреями, замыслили погубить всех христиан с помощью дьявола! Прокаженные добывают гостии, где только могут, и передают евреям, а те колют гостии иглами до тех пор, пока из них не начнет капать кровь Христова! Затем добавляют туда плоть и кровь совы, порошок из пауков, головы ящериц и жабьи лапы, а также высушенное сердце христианина! Из этой адской смеси они изготовляют мази, которыми потом мажут скамейки в церквях, частицы мази зашивают в мешочки и поручают прокаженным кидать их в колодцы! Отсюда и идет зараза!

– Остановись, друг мой, остановись! – врач улыбался, но его лицо было искажено. По впалому виску покатились, одна за другой, капли пота. Дышал он сдавленно, тяжело. – Хватит и того, что я услышал.

– Я твой друг, мы вместе росли, – пациент с досадой заглянул в опустевший кубок. – Я обязан тебя предупредить.

– Что же мне теперь делать, чтобы не навлечь на себя подозрения в составлении чумных мазей? – горько спросил врач. – Не ходить больше в церковь, не принимать святого причастия, не подавать милостыни?

– Дружище, я ведь не о том… Но ты знаешься с прокаженными…

– Как и с зачумленными!

– С евреями!

– Всего с двумя, один из них книготорговец, другой врач, весьма сведущий.

– Сведущий в колдовстве и отравлениях! – воскликнул пациент. – К тому же всем известно, что ты достаешь и читаешь еврейские и арабские книги!

– Прескверно знаю языки и с трудом читаю, а по моему ремеслу надо бы во сто крат лучше! Может, тогда я не был бы так беспомощен перед этим поветрием!

Оторвавшись наконец от очага, врач подошел к кровати и откинул шелковое вышитое одеяло, которым были прикрыты ноги пациента. Осмотрев разбухшие, шишковатые колени, он несколько раз ткнул пальцем в дряблую синюшную плоть и покачал головой. Затем взял пациента за запястье и, закрыв глаза, послушал пульс. Больной со страхом следил за выражением его лица.

– Счастливец, – открыл глаза и нарушил молчание врач, – ты не умрешь от чумы. Мне думается, ты умрешь от подагры!

– Что за шутки! – возмутился пациент. – Я мучаюсь от невыносимой боли, не могу перевернуться с боку на бок, чтобы не заорать так, что приходится зажимать рот! Не то услышат с улицы, решат, что в доме чумной больной, и выволокут меня в лазарет, чтобы завладеть моим имуществом!

– Дружище, ты сам делаешь все, чтобы твой путь к могиле стал короче и тяжелее, – улыбнулся врач, осторожным движением вновь прикрывая колени больного. – Повторяю тебе: не увлекайся вином, оно хорошо в меру! Не ешь много мяса, вовсе не ешь птицы и моллюсков. Брось грязных девок, гони приятелей, которые всегда готовы выпить за твой счет и сплясать на твоей могиле. И тогда, быть может, ты проживешь… еще несколько лет.

– Помогите мне, Сан Дженнаро и Пресвятая Дева! – с тоской возопил больной, позабыв о своих опасениях. – Да ты просто надо мной смеешься! Что мне твои несколько лет?!

В спальню вошел слуга с медным кувшином. Подойдя к очагу, он чуть отгреб совком угли и поставил кувшин на закопченный горячий камень.

– Ради нескольких лет паршивой жизни терпеть воздержание, которого нынче не придерживается ни один монах, ни один поп, ни даже сам папа!

– Дружище, – врач указал на окно, затянутое промасленной бумагой, точно так, как в его собственном доме. – Многим нашим согражданам осталось жить несколько часов, и ни я, ни Святой Себастьян, ни Пресвятая Дева ничего не смогут с этим сделать. Бесполезно молиться об исцелении, жертвовать свое имущество монастырям… Знаешь ли ты историю, которую все пересказывали на днях? Две богатые семьи, состоявшие в родстве и уже пораженные заразой, собрали все ценности и отправились к воротам ближайшего монастыря, чтобы пожертвовать их за свое спасение и искупление грехов. Они тщетно стучались у ворот. Им не открыли, как не открывают сейчас никому и нигде, боясь заразиться. По примеру прочих жертвователей, они оставили дары у ворот и стали возвращаться, но все умерли по дороге, в течение одного часа. Кто-то прошел несколько шагов, кто-то – сто, иные тысячу… Но никто из них не был спасен.

Пациент порывисто приложил палец к губам, скосив глаза на слугу, но тот с делано равнодушным видом продолжал подгребать потрескивающие угли к бокам кувшина, чтобы подогреть вино. Врач пожал плечами:

– Я повторю все, что сказал, перед кем угодно. Да, я, крещеный христианин, забыл думать о Боге, не ходил в церковь, не исповедовался и не принимал причастия. Я не соблюдал постов и не посещал воскресной мессы.

– Господи помилуй! – проговорил пациент, замирая с видом крайнего изумления. Слуга забыл о своем напускном равнодушии и слушал, раскрыв рот.

– И в милость Божию я не верил, – врач говорил задумчиво, словно сам с собой, не замечая своих потрясенных слушателей. – Но когда это бедствие впервые дохнуло на нас своей зловонной пастью, разом уморив сотни, тысячи людей, я поверил в Божий гнев! Когда я увидел, как молодые люди, здоровые и прекрасные, за три дня, а то и быстрее, превращались в омерзительные, покрытые язвами живые гноища, одушевленные, обезумевшие трупы, я дрогнул, задумался. А если, спросил я себя, это и впрямь бич Божий хлещет нас, Божьи стрелы поражают нечестивых и праведных без разбора?.. Война, голод, чума – вот три всадника Апокалипсиса. Конь блед и имя ему – Смерть! Что я могу сделать против него? Я помолился впервые за долгие годы…

– Ты правильно поступил, – дрожащим голосом проговорил пациент, косясь на слугу, впитывавшего каждое слово.

– Я помолился дома, но испугался собственного голоса, – врач криво улыбнулся. – Я пошел в ближайшую церковь. Она была полна испуганного народа, также черпавшего надежду в молитвах. В толпе я видел многих больных. Я сразу узнал эти опухшие красные лица, пятна на шее, возбужденный вид. Они теснились к здоровым, дышали им в лицо, старались прижаться, задеть край одежды.