Такая история - Алессандро Барикко

В общем, я пошла одна. Я видела трассу, точь-в-точь такую, как ты мне описывал. Она была овальной формы и проходила вокруг парка — лента утрамбованной земли, а по ней непрерывно кружили автомобили, словно

Зола. Не земля, а зола, сказал он. Золу утрамбовывают и поливают водой или маслом. Он все знал. Я поинтересовалась, зачем нужно было жить мечтой, которую кто-то уже успел реализовать в такой помойке, как Батфорд. Последний занервничал.

Во-первых: это не трасса, а дорожка для конских скачек. Сейчас по ней ездят машины, но предназначалась она для лошадей.

Во-вторых: она овальная. Что это за трасса такая, если по ней ездят только в одном направлении? Для лошадей, может, и сойдет, но уж никак не для автомобилей.

Из твоих слов я поняла, что ты такую и хочешь: округлую, идеальной формы, как квартал, вокруг которого вы ходили с отцом, разве ты не говорил, что твоя трасса должна быть похожа на тот квартал, обойдя который ты возвращаешься туда, откуда начал свой путь? но здесь старт был в одном месте, а финиш — в другом. Я окончательно запуталась.

Ладно, Елизавета. Хочешь попытаться меня понять?

Да.

Тогда слушай.

Овалы — они для лошадей. Для автомобилей существуют трассы, трассы, ведущие в самое сердце мира. Число их изгибов бесконечно. Представила себе это чудо?

Да.

Теперь отбрось в сторону мир. Деревья, в которые врезаешься, людей, перебегающих дорогу, неожиданные перекрестки, телеги на каждом шагу, пыль и невообразимый шум. Воспринимай только само чудо, чистое движение, которое рассекает время и пространство, руку, что поворотами руля следует за извилистой лентой дороги, и прощая ей каждую погрешность. А кругом пустота. Получилось?

Да.

Очень много поворотов, Елизавета, все, когда-либо виденные мной. Очертания мира. В абсолютной пустоте.

Да.

Ты заводишь мотор и трогаешься с места. И ездишь кругами. Ездишь до тех пор, пока повороты не сольются в одно целое, пока движение не будет начинаться там, где заканчивается, и исчезать в себе самом. Тогда тебе явится совершенная окружность, непрерывная и без малейшего изъяна. Вся твоя жизнь будет заключена в этой окружности. Но окружность существует исключительно в твоем воображении — в реальности ее нет. Она в тебе.

Я не понимаю.

Ты должна почувствовать.

Да, наверное.

Главное — ощущение.

Да.

А теперь, Елизавета, подумай о Батфорде.

О Батфорде?

Да.

О'кей, думаю.

И как он тебе?

Дерьмо полное.

Вот и я о том же.

А никто еще не пытался создать дорогу, о которой ты говоришь? Или что-то похожее?

Не знаю. Я такого точно не видел.

И ты построишь ее.

Да.

Ненормальный.

У меня температура. Сегодня вечером поднялась. Меня знобит, я хочу жить в другой комнате, лежать под другим одеялом, жить другой жизнью. Не могу так больше.

Не могу так больше.

11.24 вечера.

Завтра возьму отгул. Если мы не работаем, то и никаких денег не получаем. Как рабы. Пора с этим кончать.

Три часа ночи. Высокая температура. Мне страшно. Прошу тебя, прошу тебя.

2 мая 1923

Пришел врач: жирные руки, громкий голос. Едва он появился, я

Температура, таблетки, я вся горю.

Работать не в состоянии.

Стало немного лучше.

3 мая 1923

Сестре написала. Не могу так больше. Пришлось унизиться и спросить, как бы мне выбраться из этой

Унизительное письмо.

У меня есть соседка. Русская. Рассказы о России. Плевала я на них.

Мою мать постоянно унижали.

Чему-то мы должны были научиться.

Таблетки рассыпаны по полу.

Последний заботится обо мне.

Дождь.

Я устала писать. От всего устала.

4 мая 1923

Сегодня утром я услышала чудесную песню. Ее распевал какой-то прохожий.

Иногда нужно так мало.

Пора возвращаться к работе. К своему роялю.

Я спросила Последнего, почему он не хочет найти сокровище Кабирии. Я тебе, кажется, говорил: письма можешь прочитать, но потом о них ни слова.

Последний, мне же так плохо, расскажи, почему ты не хочешь найти сокровище.

Дело в том, что его друг Кабирия спрятал свое сокровище в Италии у дона Саверио, сокровище, которое они украли во время отступления. Он оставил все у священника, а сам попал в тюрьму. Без малейшей надежды выйти оттуда когда-нибудь. Поэтому Кабирия хотел, чтобы Последний забрал золото и пользовался им за него.

Ты ведь тогда сможешь построить свою трассу, сказала я Последнему.

Мне это золото не нужно.

Но почему?

Он считает, что Кабирия их предал. Бросил в трудную минуту и сбежал. И оказался за решеткой в итоге. А второго расстреляли.

И?

Кабирии больше нет, сказал он.

Глупо это, по-моему. Нехитрое дело — зацикливаться на каждом предательстве. Последний прощать не умеет. Дурень.

Прощение тут ни при чем, я Кабирию давно простил. Но для меня его больше нет. Память очень важна. Виноватых не бывает, бывают только люди, которые вдруг перестают для нас существовать. Это самое малое, на что мы способны. Иначе нельзя.

Последний, да тебе лечиться пора. Забери золото.

Я тебе велел не упоминать при мне об этих письмах.

Зачем ты их тогда хранишь и не выкидываешь?

Он встал и вышел.

Вернулся. Со словами, что в мире нужно восстанавливать порядок, когда кто-то его нарушает. Псих, точно вам говорю.

Интересно, а мой план по разрушению каждой семьи, где я работаю, сойдет за попытку наведения порядка в мире?

Да, кстати. Тут небольшие неприятности с полицией. Но мне бояться нечего. Это по поводу Кертисов. Доказательств все равно нет.

Жду не дождусь, когда придет ответ от сестры.

Завтра опять на работу. Гиннессы, потом Ламберты и Кокерманы.

Скука смертная.

Раз так, то сама сокровище заберу.

7 мая 1923

Кертисы. Сначала я нацелилась на жену. Богачи, которым все уже осточертело. Рояль у них был, но мне посчастливилось им понравиться. Жена когда-то играла, потом бросила и теперь решила попробовать еще раз. От безделья. Меня она приняла как родную дочь. С одним роялем у нас ничего не выйдет — обязательно второй нужен. Они купили еще рояль. От скуки. Такие все от скуки делают. От скуки же хозяйка и ее подруги выдумали себе новое развлечение. Причем довольно сомнительное. Думаю, это входило в ее понятие о верности — путаться с женщинами. Ясное дело, жертвой я выбрала именно ее. Как-то раз предлагает она мне примерить свои наряды. Я соглашаюсь. Одеваюсь и раздеваюсь прямо на ее глазах. Ей это явно нравится. Я притворяюсь, что мне тоже. Еще чуть-чуть — и мы бы оказались в постели. Но я задумала поджаривать ее на медленном огне. Лишь один поцелуй. Дальше все развивалось по плану, если бы не этот злополучный праздник.