Колдунья-беглянка - Александр Бушков

– Значит, гордая, неприступная, романтичная… Шлюхапроклятая, я тебя окуну в дерьмо по самую маковку…

Ольга упрямо отворачивала лицо, злясь на себя за невольновырывавшиеся порой стоны, повторяя про себя одно: все, что с ней сейчасвытворял камергер, не имеет никакого значения, все рано или поздно кончится,придет освобождение…

Он трудился долго и сосредоточенно, временами все жезаставляя Ольгу вскрикивать от боли – но это случалось гораздо реже, чем ему хотелось.Настал момент, когда он все же закончил и встал, растрепанный, с блуждающейгнусненькой улыбкой. Приводя в порядок одежду, повторил:

– Значит, гордая, неприступная, романтичная… Ну, я тебепоказал, где в этой жизни правда…

Ольга перевела дыхание, зажмурившись и содрогаясь ототвращения. Потом открыла глаза, и величайшим усилием воли заставила голосзвучать почти ровно:

– Ничего ты мне не показал особенного, старый дурак.Видывала я мужские игрунки и побольше, а что до мастерства, то и тут ты на последнемместе. Ну, ничего удивительного – не во всем магия помогает, а? Поздравляю сославной победой, господин камергер. Достижение потрясающее – ухитритьсяовладеть девушкой, накрепко привязанной к столу… Ганнибал вы наш, титан…

Оглушительная пощечина заставила ее зажмуриться, на губахпочувствовался соленый вкус крови. Камергер, как она и хотела, был уязвлен нена шутку. Он размахнулся вновь, но граф Биллевич перехватил его руку и оттеснилв сторону:

– Мишель, друг мой, вы меня поражаете. Неужели вы всерьеззлитесь от того, что твердит эта маленькая паршивка? Нельзя же принимать всеблизко к сердцу, она только и ждет, чтобы вы вспылили, потеряли лицо… Будьтевыше этого, старина… – и улыбнулся Ольге весело, дерзко, неторопливоснимая одежду. – Меня, прелестное создание, можешь поносить, как твоейдушеньке угодно, могу заверить, что твои причитания не заденут никоим образом,никогда. Я совсем другой, знаешь ли… Не дергайся, а то будет больно…

Он опустился на Ольгу неторопливо, погладил грудь и шеювовсе уж медленно, громко, цинично причмокнул:

– А ты приятная, правда… Побалуем?

Ольга закинула голову, глядя в бугристый сводчатый потолок.Ей казалось, что по ее шее, груди, соскам медленно путешествует раздвоенныйязык, ненормально длинный, невероятно холодный, липкий, и отделаться от этогостранного ощущения никак не удавалось…

В следующий миг она застонала уже в голос, глаза чуть невылезли из орбит – низ живота обдало обжигающим холодом, и в нее вошел словнобы невероятно длинный кусок льда, заморозивший все до самого сердца: дикоечувство, пугающее…

– Тихо, тихо… – исполненный насмешки шепотоковевал ее ухо холодом. – Не сдохнешь, сладенькая… Покричи, может, легчебудет…

Кричать она не стала, хотя хотелось ужасно. Она ужепонимала, что столкнулась с чем-то невероятным и жутким, – мужчины такимине бывают. Внутри нее медленно, сладострастно двигался огромный кусок льда,заливший все тело лютым холодом, временами, казалось, достигавший горла,выморозивший все внутри.

– Нет времени… – шептал граф, проникая ей в ухолипким раздвоенным языком. – Иначе я бы тебе обязательно смастерилочаровательного детеныша, такого, чтобы ты умерла от ужаса, едва родивши… Нукричи, кричи, тебе же хочется… О-о…

Шепот превратился в поток уже нечленораздельных звуков, непохожих ни на какой человеческий язык, напоминавших то ли клекотание, то лишипение. Ольга едва сдерживалась, чтобы не завопить во весь голос: графчувствительно, чуть ли не до крови кусал ее шею и грудь, но эта мимолетная больоказалась не самым мучительным из того, что с ней происходило, – страшнееи болезненнее всего был ледяной столб, морозивший и раздиравший все ее нутро.Это не человек, смятенно подумала Ольга, мотаясь безжизненной куклой.

Теперь уже не было никаких сомнений, что ее старательнонасилует некое существо, ничего общего не имеющее с человеческой породой. Холоди боль достигли невероятных пределов, сознание замирало в нерассуждающем ужасе,Ольга была близка к тому, чтобы окончательно выпрыгнуть из здравого рассудка,невозвратно провалиться в безумие…

Когда все кончилось, она не сразу это осознала – и неповерила своему счастью: лютый холод отступил, и все остальное, боль от укусови когтей (когтей!) не имела никакого значения…

Чувствуя себя разломанной, опустошенной, она чуть приподнялаголову. Граф Биллевич неторопливо одевался – самый обычный человек на вид,обаятельный светский франт… чудище из неведомых глубин. Ольга понимала, чточудом удержала себя на краю пропасти, – еще немного, и она не выдержалабы…

Перехватив ее взгляд, граф улыбнулся открыто и весело:

– Что же вы, прелестница, не торопитесь забросать меняуничижительными эпитетами? Язычок замерз? Ну да, и меж стройными ножкамихолодит… Если испытываете такую потребность, драгоценная Оленька, нестесняйтесь, ругайте меня на чем свет стоит, я вам не запрещаю, напротив,интересно будет послушать…

Язык у него во рту выглядел самым обыкновенным, человеческим– но Ольга уже понимала, что столкнулась с чем-то другим. Несомненно, именнограф был здесь хозяином, а камергер Вязинский, в сущности – мелкая сошка,мозгляк, нечто ничтожное и незначительное, слуга…

– Вы были приятны на вкус, красотка, – сказал графпочти равнодушно. – Но мне скучно уже, честно говоря… Мишель, вы уж самираспоряжайтесь…

Слышно было, как он удаляется неторопливым, легким шагом.Возле пыточного стола опять объявился камергер, глядя на Ольгу с той же кривойулыбочкой торжествующей мелочи:

– Ну что? Отпробовала настоящего?

– Ты тут все равно ни при чем… – воскликнула Ольгасрывающимся голосом. – Ты-то служишь, как ученая собачка за колбасу… Ну?Еще хочешь? Пользуйся случаем, пока я связанная… По-другому у тебя вряд липолучится…

Она не стремилась геройствовать: просто-напросто понимала,что ей больше нечего терять. У иных это вызывает панику и страх, а Ольгуосознание того печального факта, что ей, похоже, пришел конец, бросило воткровенную, веселую злость. Помирать, так с музыкой. Не ползая в ногах.

Было и другое соображение: а вдруг камергер, разъяренный докрайности, ее попросту убьет каким-либо образом? И все сразу кончится…

– Вы оказались бездарным и непроходимо скучнымлюбовником, господин камергер, – продолжала она в осуществлениеплана. – Меня от вас тошнит… Как права я была, что не согласилась вамотдаться прежде – ощущения оказались бы не из приятных…

Кажется, он все же усилием воли держал себя в спокойствии.Долго смотрел на нее, кривя губы, мечтательно улыбаясь, потом крикнул:

– Степан!

Показался бородатый великан, уже сменивший палаческийкожаный фартук на прежнюю вышитую рубашку, – щеголь, чтоб ему убиться наровном месте…