Насмерть - Борис Громов

Сергей резко обрывает рассказ на полуслове и явно едва удерживается от того, чтобы сплюнуть на пол. Воспоминания ему явно неприятны.

— И что? — не выдерживает затягивающейся паузы Стельмашок.

— Да ничего, — хмуро отмахивается Акимушкин. — Тех, что на «броне», мы кого спихнуть, кого за ноги вниз стащить успели. А те, что в кузове, — чуть ли не в мелкий фарш. Там даже и патрон в патронник никто дослать не успел, так и умерли — сидя и с автоматами между коленок.

— М-да, — качает головой Михаил. — История, конечно, звиздец какая жизнеутверждающая, но очень в этом смысле показательная. Короче, на одно и то же событие реакция подготовленного человека ничего общего обычно не имеет с реакцией неподготовленного. Просто в случае с внезапным выстрелом это очень сильно в глаза бросается, даже неопытный наблюдатель заметит. В остальном, конечно, сложнее, порой — намного сложнее, но с опытом все придет.

— Круто, — тряхнул головой Володя. — Миш, но вот с этими-то ты как догадался, как их просчитал?

— Ну, гляди, давай совсем с простого… Как думаешь, часто бредуны работают?

— Что делают? — изумлению Стельмашка не было предела. — Это с какого перепуга они работать-то будут? Ну, разве только барахло награбленное в кузов закинуть, и то — если спешат сильно, а так, скорее всего, пленных таскать и грузить заставят.

— Именно, — Тюкалов выглядит явно довольным его сообразительностью. — У бредуна если только на костяшках кулаков кожа набита, да еще пистолетной рукоятью автомата, между большим и указательным пальцам, и от нагара порохового следы на руках и роже характерные. А у этих «великих воинов» ручищи заскорузлые, об их ладони, как о крупную наждачку, поцарапаться можно. Такие мозоли бывают только у тех, кто всю жизнь сызмальства вкалывает целыми днями. И пахло от них не порохом, а навозом, шерстью овечьей и молоком немного. Поехали дальше — оружие. Нет, к винтовкам они своим привычные, не отнять. Так это края тут такие: и волков стреляют, и охотятся, чтобы скотину свою на мясо не резать. Но вот моторика — совсем другая…

Видя, что Володя мудреного слова не понял, Тюкалов пытается пояснить.

— Ну, как бы тебе попонятнее-то… Словом, боец и охотник оружие держат по-разному, да и ведут себя с ним тоже не одинаково. Дичь в охотника в ответ не выстрелит, понимаешь? Вот подъехали к нам эти деятели, увидали троих вооруженных мужиков, напряглись, не без этого, но ни один сразу винтовку свою из-за спины даже вытащить не попытался. Потом, когда наши повыпрыгивали, — понятное дело, побоялись, что мы ответный огонь откроем. Но с самого-то начала, когда они думали, что в большинстве… Просто нет у них такого рефлекса — чуть что, сразу за ствол и палец к спусковому крючку поближе. Ну, и какие это, к едрене матери, бредуны?

— У старшего, кстати, карабин поперек седла лежал, — припоминает ходок.

— Ага, даже с предохранителя не снятый, — ухмыляется Михаил. — Там как раз все понятно — дедушка свою пушку демонстрировал. Показывал, что он старший, и потому ружжо у него самое крутое. Так сказать — статусная вещь. Но и это не главное.

— А что?

— А то, что испугались они нас. До усрачки испугались, Вов. Когда наши из вагона с Курсантом во главе посыпались, нужно было не ворон считать, а в глаза им смотреть. В них самый настоящий ужас был. У двоих, что помоложе, аж губы затряслись, как не заплакали — ума не приложу. Да и дедуля этот только за счет гонора своего держался, ему при младших лицо терять никак нельзя было. А как я в вагон его завел, так и все, скис… Колени трясутся, голову в плечи вжал… Словом, решили кролики от большого ума в шакалов поиграть, да на стаю волков нарвались. Сейчас небось сидят у себя в стойбище, штаны сушат, седла отмывают и Аллаха благодарят за милость его.

— И ты думаешь, что они за старое снова взяться не попробуют?

— Процентов на девяносто уверен. Я ж говорю — народ тут не разбойный, скорее — наоборот, вполне доброжелательный и дружелюбный…

Услышав это, Руслан только скептически хмыкнул.

— Успокойся Рус, я про ваши междусобойные разборки жузов в курсе, но прямо сейчас они никакого отношения к делу не имеют, — отрезал Михаил. — Так вот, ребята они неплохие, и трудяги — каких поискать, но, как бы это сказать: из-за своего обособленного житья и удаленности властей малость к анархии склонные. Но если им вовремя напомнить, что нарушать законы — это ай-ай-ай, потому как потом придут большие дяди и сделают бо-бо, то будут они жить тихо и законопослушно.

— Угу, или напортачат и сбегут, а потом ищи-свищи, — недоверчиво сморщился Стельмашок. — Степи-то вокруг вон какие.

— Да куда они денутся с подводной лодки?! — вопросительно поднял бровь Тюкалов. — Это банде бредунов в этом плане хорошо — всех пожитков едва на рейдовый ранец наберется. А у этих — бабы, детишки, стойбище и стадо здоровенное. Куда они со всем этим? Заметь — со стадом далеко от воды не уйдешь, причем воды нужно много. А все надежные ее источники между такими вот кочевыми родами давно уже поделены. И чужаков на своей территории видеть никто рад не будет. А значит — ежели накосячат они, то выловить их — пара пустяков. И вот именно поэтому, когда в Индер доедем, я тамошние власти обо всем происшедшем извещу. Наказывать их пока, в общем-то, не за что, а вот приглядеть — стоит. Так, на всякий пожарный.

О том, что состав наш приближается к Индеру я понял минут, наверное, за сорок. Сначала мы увидели в степи небольшое стадо верблюдов. Выглядели они вовсе не так нарядно, как на пачке «Кэмела»: мало того, что двугорбые, так еще и цвета непонятного — ржаво-черного, и все в свисающих клочьях свалявшейся чуть не до состояния войлока шерсти. «Корабли пустыни» проводили нас меланхоличными взглядами, продолжая что-то жевать, хотя, клянусь, не понимаю, как они умудряются жрать здешнюю «траву», которая по всем параметрам больше на колючую проволоку похожа.

Потом промелькнули какие-то занесенные песком руины, больше всего похожие на остатки пакгаузов и обвалившийся элеватор. Хотя могу и ошибаться, торчало из-под наметенных под рухнувшие стены барханов песка немного. Вот упавшую, проржавевшую насквозь, водонапорную башню, похожую на гигантскую противотанковую гранату, перепутать с чем-либо сложно. Вдоль насыпи, с которой давно уже были сняты и рельсы, и шпалы, валялись явно сброшенные когда-то с путей остовы грузовых и пассажирских вагонов, цистерн и платформ, раскуроченные донельзя. Сложно сказать, когда именно их так разбарахлили, уж больно давно это было, но, похоже, что это некогда от мешающего неисправного подвижного состава избавлялись. Еще через несколько минут проскочили мы мимо будки железнодорожного переезда и шлагбаума, тоже давным-давно заброшенных, облезлых и занесенных песком. Еще через пару-тройку километров начались места вполне обитаемые. Вдоль насыпи стали появляться какие-то длинные сараи из посеревших от времени досок, сложенные из старых, некогда черных от пропитавшего их креозота, а теперь светло-коричневых, выцветших от времени и выгоревших на безжалостном пустынном солнце, шпал непонятного непосвященному назначения будки. А потом и дома: и глинобитные, и саманные, и даже кирпичные. Покрытые настолько толстым слоем песка, что совершенно невозможно на глаз определить, а есть ли под ним вообще асфальт, улицы, играющая в пыли чумазая ребятня, какой-то аксакал верхом на неспешно трусящем сером ишачке. У меня даже возникла мысль, что вот в таких местах, как Индер, наступления Большой Тьмы, наверное, практически и не заметили. Тут люди уже бог знает сколько десятилетий в состоянии вялотекущего постапокалипсиса живут. Привыкли.