Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи - Луи Фредерик

Как только ребенок появлялся на свет, ему давали немного риса, предложенного до этого коми рождения в качестве подношения, а также воды, чтобы запить этот рис. Затем, в соответствии с обычаем, этот рис ели мать и как можно большее количество людей. Спустя какое-то время после рождения ребенка в семье проводили очень важную церемонию представления младенца божеству семьи или рода, сопровождающуюся посещением деревенского святилища. Обычно она происходила на тридцатый день после рождения, когда мать могла наконец покинуть свое одинокое жилище и сама представить ребенка богам. Его щипали, чтобы он заплакал и богиня, услышав его голос, могла его узнать. Но перед этим обычай требовал выбрить ребенку голову на седьмой день, оставив только маленькую прядь волос. Эту процедуру, которую часто проводила сама мать, повторяли до того момента, когда ребенок достигнет школьного возраста (то есть до семи лет). К несчастью, выполняли без соблюдения правил гигиены, бритвы были сомнительной чистоты и никогда не дезинфицировались, поэтому почти все дети страдали экземой, поражавшей кожу головы и образовывавшей коричневую корку. Эти раны не лечили: в народе считалось, что они только укрепляют здоровье ребенка. Уродливые корки исчезали сами, когда детей переставали брить.

Малышей отнимали от груди очень поздно, некоторых — в четыре-пять лет. Как только они начинали делать первые шаги, на лбу им чертили знак сажей, взятой из очага, или краской для губ; в этом знаке японские и китайские иероглифы означали «большой» или «собака». Также ребенка заставляли перейти маленький мостик через ручей, веря, что это отвратит от него зло и принесет здоровье. Под подушку клали фигурку, изображающую щенка (ину-харико). собака считалась защитником детей и символом охраняющего божества. В разных частях страны были свои обычаи, но все они имели целью обеспечить ребенку долгую жизнь, так как считалось, что до семи лет его охраняют боги. Его окружали постоянными заботами как родители, так и члены общины и соседи, позволявшие ему делать все, что заблагорассудится, и не мешающие ему ни в чем, чтобы не обидеть коми, воплощенного в ребенке.

Маленькие дети почти все время проводили на спине матери, занимающейся своими делами с этой ношей. Их защищал и удерживал широкий хаори, сделанный из куска ткани. Если мать не могла носить ребенка, это делала его старшая сестра или соседская девочка. Многих иностранных путешественников удивляли встречи с женщинами и девушками, к спинам которых были привязаны дети. Ребенка никогда не оставляли одного. Даже когда он спал в своей корзине, заменяющей колыбель, в то время как родителей не было дома, пожилые люди охраняли его сон, и это считалось их обязанностью. Если по тем или иным причинам никто из домочадцев не мог этого сделать, побыть с младенцем просили соседей. Повсеместно можно было видеть, как маленькие девочки шагают в школу с ребенком на спине — своим братом или сестрой или просто с соседским малышом.

Как только ребенок в Японии начинает ходить, он, подобно всем детям, начинает играть, сначала внутри дома (где нет почти никакой мебели, поэтому ему ничего не угрожает), потом — на улице, но всегда под присмотром кого-нибудь из старших. Игры у маленьких японцев очень простые и мало отличаются от игр их сверстников из других стран, а игрушек очень мало, и поэтому ребенок довольствуется тем, что находит вокруг себя: куском дерева, камнями, иногда ненужными предметами из домашнего обихода. Настоящие игрушки перепадали ему только по большим религиозным праздникам: маски танцоров Кагура или Но, маленькие флейты или барабаны. Иногда для детей из тряпок и дерева мастерили кукол, но этот обычай практиковался только в нескольких княжествах, в основном на севере Японии, где долгими зимними вечерами родители вырезали для детей таких кукол, называемых кокэси, у которых не было ни рук ни ног. Мальчикам дарили деревянные сабли, с которыми они играли в самураев, девочкам — лоскуты материи, из которых они пытались сшить кимоно. Кроме того, в качестве игрушек использовались глиняные или деревянные фигурки богов из японского фольклора, например, Дарума[2], в пустых глазницах которого полагалось нарисовать один зрачок, когда загадываешь желание, а второй добавить, когда это желание исполнялось. Но с приходом западных обычаев и традиций в Японию пришла мода на игрушки, изготовленные специально для детей. «Сёсукэ увидел на другой стороне улицы человека лет тридцати с целой шапкой черных волос на голове, который сидел прямо на земле, скрестив ноги по-турецки, и, крича «Сюда! Сюда! Развлечения для детей!», надувал огромный каучуковый шар. Увеличиваясь в размерах, шар превращался в Даруму с нарисованными тушью глазами и ртом. Сёсукэ был совершенно околдован: если и дальше дуть в этот шар, он ведь так и будет расти! Человек поставил Даруму на кончик своего пальца, и Дарума послушно застыл в равновесии. Затем, стоило ввести в шар тонкую деревянную трубочку, похожую на зубочистку, как он внезапно сдувался».

Так в Японии родилось производство игрушек для детей, изготавливающихся по западным образцам. Игрушки стали появляться и в народе, причем по очень низким ценам, и очень скоро в распоряжении детей оказались бумажные змеи, волчки, заводные игрушки, а также различные сувениры (миягэ), которые теперь продавались в различных святилищах и которые привозили из паломничеств. В этом отношении модернизация страны была с восторгом воспринята детьми всех сословий, всегда тянущихся ко всему новому, и вскоре механические игрушки произвели в Японии настоящий фурор. Предприятия, занимающиеся их выпуском, проявляли большую изобретательность и в начале XX века начали экспортировать свой товар в Гонконг, Сингапур и даже в Америку, где он был встречен с большим любопытством, поскольку на нем значилось «Изготовлено в Японии».

Тем временем дети занимались не только традиционными играми вроде жмурок, «полицейских и воров», игр с мячом, пряток, хороводов и считалок, но и придумывали новые, что свидетельствовало об изменении нравов. Дети не преминули отметить, что, например, европейцы или те, кто им подражает (а их было очень просто узнать по одежде), носят часы в жилетном кармашке. И вот, заметив на улице такого важного господина, они с непосредственностью, присущей детству (кроме того, им неведома была сеть обязанностей и норм поведения, связывающая взрослых по рукам и ногам), подбегали к нему, чтобы спросить, который час. Но перед тем как задать вопрос, дети устраивали игру в загадки, пытаясь заранее определить, какой формы, размера и цвета будут часы. Как только господин извлекал часы из кармана, ребята окружали его, чтобы как следует рассмотреть предмет спора. Тот, кто оказывался ближе всех к истине, выигрывал. Это развлечение было очень популярным в середине периода Мэйдзи. Даже сегодня иностранца иногда окружает стайка детей и вежливо спрашивает по-английски: «Который час, сэр?» — с таким видом, словно их в самом деле интересует время. Но это — просто игра.

Детям предоставляли необычайную свободу (впрочем, так дело обстоит и сейчас), относились с большой снисходительностью ко всем их выходкам, что позволяло им быстро развиваться, приобретать независимость и оригинальность мышления — качества, которые школа, куда дети начинали ходить в возрасте семи лет, быстро пресекала.