Simple Storys - Инго Шульце

Секретарша, пока вытирает чашки и ставит их на поднос, наблюдает за Бейером. Четыре пальца его левой руки просто лежат, соединенные вместе, на дипломате, большой же крепко прижимает бумажный лист. Бейер быстро исписывает строку за строкой. Вдруг его правая рука замирает. И взгляд устремляется к потолку.

Хотя Марианна Шуберт смотрит очень внимательно, она не могла бы сказать наверняка, видел ли Бейер последние вращения лопастей вентилятора. Она лишь поражена тем, каким молодым внезапно показался ей этот человек; он выглядит почти как студент, которому вскоре понадобятся очки, но у которого еще все впереди, – у которого впереди целая жизнь.

Марианна Шуберт рассказывает о Ханни. Трудности с засыпанием, попреки и птичьи клики. Благодаря одному важному открытию Марианна Шуберт приходит в хорошее настроение.

– Я сперва подумала, свист исходит от какого-то человека, приманивающего кошку, примерно так… – Ханни поднимает голову и свистит и сразу же пытается засвистеть еще раз, вытягивает шею и выпячивает грудь. – Да, – говорит она, – примерно так, своего рода опознавательный знак, ничего особенного, как мне сперва показалось. – Она отхлебывает глоток вина. Ее серебряные браслеты со звоном скатываются с запястья вниз, к локтю. – Я лежала с открытыми глазами, слушала этот свист и пыталась соединять родинки на спине Детлефа в созвездия. Гостиница… Но, собственно, это была никакая не гостиница, не настоящая гостиница. Рабочее общежитие, так можно сказать. Однако у них это называется гостиницей – с четырехместными номерами… За стенками – шум вентиляторов и холодильников; плюс к тому автомобили и какие-то странные типы, которые не то ссорятся, не то смеются, причем все – не немцы; и еще уличный фонарь прямо перед окном… Но хуже всего, как я уже сказала, было это бесконечное бу-бубу-бумбумбум под нами. – Рука Ханни отбивает в воздухе ритм: бу-бубу-бумбумбум. Ханни отодвигает от себя рюмку и берет сигарету.

– На левой лопатке Детлефа видна Большая Медведица, а рядом, на позвоночнике – Кассиопея. Колесница Малой Медведицы зависла передним колесом над его задним проходом. Всегда нужно исхитриться, чтобы увидеть, как она восходит. Дышло – то есть «хи» Ориона – оказывается или слишком коротким, или слишком длинным. Если я не иду в ванную первой и потом не жду Детлефа в кровати, то застаю его уже спящим. Он был таким теплым, и рядом с ним я не могла даже шевельнуться… – Ханни затягивается сигаретой и выпускает дым под абажур лампы. – Я как раз размышляла, не лечь ли мне на соседнюю кровать, поверх одеяла, накрыв подушку полотенцем. Тогда ко мне не прилипнет никакая зараза, так я думала – все немцы, которые тут жили до нас, естественно, зарабатывают не больше турок, ну да, а турки просто не сумели бы договориться с вахтерами. Так вот, сперва, значит, этот свист – и вдруг: чух-чух-чухчух! – Ханни снова вытягивает вперед шею. – Чух-чух-чух… – Делает небольшую паузу и потом «чухтит» в третий раз. Она слишком много выпила и ведет себя так, будто кроме нас здесь никого нет, будто мы с ней одни в квартире или даже в целом доме. Все три свечи почти догорели.

– Но, конечно, это звучало не совсем так, – говорит Ханни, прикрывая ладонью вырез своего платья, – скорее гортанно и вместе с тем напевно, как птичьи голоса в кустах, такое непросто воспроизвести. Слышь, а твой-то куда подевался?

Она оглядывается, держа сигарету вертикально, прямо над блюдцем со своей надкусанной булочкой. Я иду к раковине, ополаскиваю и вытираю пепельницу. – Спасибо, – говорит Ханни, когда я подталкиваю пепельницу к ней. – Я поразилась, до глубины души поразилась, когда поняла, что это был женский голос, изумительно красивый. Я тебе еще не рассказывала, Марианхен, представь – альт, такой спокойный, без всякого напряжения… И потом опять – только бухтение, бум-бумбум-бумбумбум.

– Ванна свободна, – говорю я, когда Дитер, шаркая, проходит мимо кухонной двери. Ханни, похоже, не слышит. Свет в коридоре гаснет.

– Я, значит, лежала на чужой кровати. Одеяло было приятно прохладным. И я все время слышала только бум-бумбум-бумбумбум.

– Прости, я на минутку, – говорю я и встаю.

– Конечно, – Ханни улыбается и выпускает мне в лицо струйку дыма.

– Дитер, – говорю я и прикрываю за собой дверь спальни. Он показывает на будильник.

– Ты представляешь, сколько сейчас времени? Уже начало второго, смотри, начало второго! – Его лицо, когда он выкрикивает эти слова, краснеет.

– Твоя курица болтает без умолку, в придачу еще и обкуривает нас. Изгадила нам все воскресенье, причем, как нарочно, именно это, – говорит он. – Ты еще даже сумку не собрала!

– Что ж поделаешь, – говорю я и присаживаюсь на край кровати. – Может, ей сейчас необходимо выговориться.

– Она хоть раз спросила, как дела у тебя? Или секретарша в мебельном магазине для нее интереса не представляет?

– Ну почему – она спросила о Конни.

– О Конни! И что ты ей сказала?

– Говори потише…

– Безмозглая курица! Если она директорша, значит, ей все позволено, или что она себе думает? Она вообще способна думать?

– Ханни уже не директорша. Она больше не работает в музее.

– Как? Ее выгнали?

– Она больше не работает в музее.

– Из-за связей со Штази? Неужели и она тоже?…

– Ты сам предложил, чтобы она осталась у нас…

– Я надеялся, она тогда сразу отвалит, когда поймет, что мы собираемся ложиться! Сама-то она призналась, что сотрудничала со Штази?

– Тебе что за дело? Ты ее видишь впервые.

– Вот именно! А она бестактно называет меня Зевсом, эта курица! Мне надо было выставить ее за дверь, и баста! И запретить ей называть тебя Марианхен.

– Ты вел себя с ней очень мило, – говорю я.

– Она же твоя подруга. – Дитер переворачивается на спину, подкладывает руки под голову.

– Ты так смотрел на нее… – говорю я.

– Марианна, – перебивает он, – прошу тебя…

– Но ведь это правда! – говорю я.

– Чепуха! – взрывается он. – Женщина, которая красится прямо за столом, у всех на глазах…

– Суть совсем не в этом, – говорю я.

– Ну-ну… – подначивает меня Дитер.

– Просто она не знает, какие у меня планы на завтра.

– Как же, не знает… Помнишь ее дурацкую шутку об узелке в груди? Я ей после сказал, чтобы она оставляла такие шуточки при себе. Прекрасно она все знает!

– Это когда я выходила? – уточняю я. – Ты тогда ей сказал?

– Да, – говорит он.

Мы молчим. Потом я спрашиваю, что именно он рассказал Ханни.

– Что ты завтра должна ехать в Берлин, в больницу, ложишься под нож, и что он корифей в своем деле – этот доктор, который заставил тебя пройти обследование, чтобы нашим страховым кассам было за что платить денежки, – говорит он и смотрит на меня. – Скажешь, это неправда?