Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

Судно отдало швартовы и вышло в море. У каюты меня поджидал расстроенный Венькин.

– Что, колеса отвалились? – полюбопытствовал я.

– Да нет, с колесами в порядке. Спасибо вам. А вот с фотками…

– Какими фотками?

– Да теми, что вы просили. Я уже и растворы все развел, и увеличитель приготовил. Да пленка засвеченной оказалась. Уж извините.

Кому-то нравятся русские, кому-то китайцы или жители Берега слоновой кости – и ничего с этим не поделаешь. Кате нравились югославы.

Но лучше все по порядку.

Сама Катя походила на одуванчик в пору цветения. Русо-рыжие, с легкими завитками на концах волосы постоянно стремились вверх и, казалось, готовы были разлететься невесомыми парашютиками от малейшего дуновения ветерка. Она пыталась прижать, придавить непокорную поросль повязкой-бандажом, но удавалось это лишь отчасти. Парашютики прикреплялись к голове-чашечке с тонким, полупрозрачным и оттого всегда розовым носом. Держалась голова на тонкой, как стебелек, шее, незаметно переходящей в такое же легкое стебельковое тело. Ветер судьбы так и переносил это неземное создание по жизни. Пока не закинул Катю на железный плавучий остров. Остров под названием «Иркутслес».

Судно перевозило лес из Ленинграда или из Игарки в английские порты, но чаще перемещало по свету, что подвернется и куда придется: уголь, целлюлозу, удобрения, зерно, металл и тому подобное. А потому больше подходило под определение не лесовоз, а «трамп», то есть бродяга.

Для доктора, а тем более для фельдшера, коим на самом деле являлась Катя, оказаться на таком судне в должности судового врача, по всем меркам, было большой удачей. По нормативам Минздрава, в поликлинике один терапевт полагался на одну – две тысячи местного населения. Между тем команда «Иркутсклеса» состояла всего из тридцати человек, к которым в переменчивых морских условиях не приклеивался даже насморк. Не то чтобы все члены экипажа обладали каким-то исключительным здоровьем. Просто в море организмы моряков каким-то чудодейственным образом мобилизуются, оставляя всевозможные болячки исключительно на потом, на период отпусков. Поэтому Кате по прямому врачебному назначению заниматься на судне было абсолютно нечем. Зарплата же при этом, которую в море и потратить негде, поступала исправно, плюс бесплатное питание и командировочные – два доллара в день – деньги, по советским меркам, более чем приличные.

Свалившуюся на нее удачу Катя оценивала правильно. От иллюзий по поводу собственной внешности она к двадцати пяти годам, как и пристало медицинскому работнику, избавилась давно и окончательно. Мужчины, даже неприхотливые мореплаватели, о которых в незамужней женской среде ходили самые невероятные легенды, любят глазами, но смотрят ниже шеи. Туда, где у нее почти и не было ничего. Поэтому глаза морякам она понапрасну не мозолила, с медицинскими лекциями или профилактическими затеями не высовывалась. По вечерам, скромно забившись в уголок, смотрела кино в столовой команды, а остальное время читала или отлеживалась в своей каюте, научившись спать по шестнадцать часов в сутки. Иногда, вспомнив о своем предназначении, она заглядывала в обширный, но никем не востребованный лазарет в тайной надежде, что раздастся стук в дверь и на прием попросится первый пациент.

Но пациентов не было.

В Гавре «Иркутслес» выгружал целлюлозу из Швеции. Половина груза была уже на берегу, когда профсоюз французских докеров объявил забастовку. Портовые краны печально склонили журавлиные головы и застыли. Стоял теплый и солнечный майский день, делать на судне было нечего, и первый помощник капитана, помполит, быстро разбил желающих уйти в город по группам из трех человек. Судно опустело. Я был вахтенным штурманом и, услыхав звонок, сразу вышел к трапу. Возле него стоял худощавый парень в джинсах и белой рубашке, придающей ему официальный вид.

– Я штурман с Vito, – представился он, кивнув на пришвартованный к соседнему причалу небольшой югославский «трамп» с изрядно проржавевшими бортами. – Скажите, нет ли у вас случайно на борту доктора?

– Что-то серьезное случилось?

– Да как вам сказать… С механиком проблема. Точнее, с его головой. Забыл собственное имя. Может, ваш доктор…

– Имя? – удивился я.

Югослав переступил с ноги на ногу и тоскливо посмотрел в сторону своего судна. По Сене прошел скоростной катер и оба наших «трампа» слегка заколыхало на поднятой им волне.

– Без имени мы бы, конечно, обошлись. Но он еще и должность забыл. А нам в море завтра.

Гость говорил неспешно, видимо, не слишком рассчитывая на нашу помощь, но, как человек обстоятельный, исследовал любую возможность. Я невольно проникся к нему симпатией.

– Да вы не расстраивайтесь. Не знаю, на борту доктор или нет. Пойду, проверю.

Двери кают на ключ закрывают только на стоянках. Коротко стукнув и не дождавшись ответа, я нажал на ручку. В каюте стоял полумрак, и в первый момент мне показалось, что внутри никого нет. В воздухе витал характерный женский аромат – смесь крема, духов, помады, к которому примешивался легкий запах лекарств. На обитом кожзаменителем диванчике, однако, были аккуратно разложены предметы женского туалета. Ничего примечательного, между прочим.

– Катерина… Екатерина Марковна! – позвал я.

– Да. Я здесь, – не сразу донеслось в ответ со стороны не до конца зашторенной койки. Голос звучал слабо и слегка испуганно. – Я что-нибудь пропустила? Обед, наверное? Ну, ничего, мне не очень…

– О, по такой мелочи я не стал бы вас беспокоить, – заверил я. – Но вот здесь один больной у нас образовался, у него с головой…

– Что!? И вы молчите!

В ту же секунду прикроватная шторка с легким шипением отлетела в сторону, невесомое тельце словно сквозняком смело на вытертый коврик, и я с изумлением воззрился на обнаженную, если не считать белой полоски кружевных трусиков, фигуру фельдшерицы. Виделись мы с ней не часто, разве что за ужином в кают-компании или на киносеансе в столовой команды и за два месяца ее пребывания в составе нашего экипажа едва перебросились несколькими словами. Ни малейших намеков на какой-либо взаимный интерес у нас никогда не возникало, и подобной эскапады я никак не ожидал. Все еще не отрывая взгляда от тощего тельца с едва заметными бугорками грудей, я сделал полшага назад.

– И чего уставились? – возмутилась она, даже не пытаясь прикрыться, после чего, как должное, подняла лифчик и повернулась ко мне спиной. – Помогите застегнуть. Кто он?

– Он?

– Да больной ваш. Пациент. Что с головой случилось?

– Случилось? Не знаю. – Я с трудом попадал непослушными пальцами в крохотные металлические петельки. – Да и не наш он вовсе. Югослав. Больной на голову. Имя свое забыл. Как это у вас, амнезией называется, кажется?

– О, так вы уже и диагноз поставили?

– А вы в таких вопросах разбираетесь? – мне удалось попасть в последнюю петельку, и я раздраженно отвернулся.