Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года - Сергей Чупринин

новая поэма «Теркин на том свете» только в силу некоего предубеждения была охарактеризована тов. П. Н. Поспеловым как «пасквиль на советскую действительность», как «вещь клеветническая», Александр Твардовский обращается к членам Президиума ЦК КПСС с письмом, где говорит, что он: « решительно не согласен с характеристикой ее идейно-политической сущности, данной П. Н. Поспеловым. Пафос этой работы, построенной на давно задуманном мною сюжете в победительном, жизнеутверждающем осмеянии „всяческой мертвечины“, уродливостей бюрократизма, формализма, казенщины и рутины, мешающих нам, затрудняющих наше победное продвижение вперед. Этой задачей я был одушевлен в работе над поэмой и надеюсь, что в какой-то мере мне удалось ее выполнить.

Менее всего, конечно, мог я ожидать, что такой характер примет рассмотрение важных литературных вопросов в столь высокой инстанции.

Прошу Президиум Центрального Комитета уделить этим вопросам внимание и разрешить их по всей справедливости» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 226, 227).

Их статьи – систематическая атака на многолетний плодотворный творческий опыт советской литературы, освещенный политикой партии в области литературы, это атака на основополагающие фундаментальные положения метода социалистического реализма (Литературная газета, 15 июня. С. 1).

Г. Николаева резко критикует сначала привлекшую ее своей мнимой смелостью статью В. Померанцева, которая направлена не против недостатков литературы, а против самой нашей жизни, заушательскую, но написанную с внешним блеском статью М. Лифшица, в которой явно чувствуется злорадство по поводу недостатков разбираемой книги (Там же. С. 2).

Был у меня Леонов. Говорит, что вместо Твардовского редактировать «Новый Мир» будет Ермилов (К. Чуковский. Т. 13. С. 170).

Доклад и прения и все прочее были увертюрой к тому, что предстояло, а предстояла проработка Зощенко за его заявление на встрече с английскими студентами. Все понимали, что именно из‐за этого на собрание приехали из Москвы К. Симонов и А. Первенцев.

Суть, как я понял из доклада Друзина, сводилась к тому, что месяц назад, в мае на встрече с английскими студентами, они спросили Ахматову и Зощенко про их отношение к критике в докладе Жданова. На это Зощенко ответил, что с критикой в докладе он не согласен. Это ахнуло, как взрыв, посыпалось, затрещало… Ответ его прозвучал во всей западной печати, что было, конечно, «на руку классовому врагу». Как сказал Друзин, поведение Зощенко вообще стало «классовой борьбой в открытой форме» (Огонек. 1988. № 6. С. 9).

Я не умею формально говорить. И на что вам мое формальное признание в ошибках?

В газете было сказано о том, что я скрыл мое истинное отношение к постановлению Центрального Комитета и не сделал никаких выводов из указаний партии. Я не скрывал моего отношения. Я написал в 1946 году товарищу Сталину, что не могу согласиться с критикой всех моих работ, не все они таковы. В моем заявлении с просьбой восстановить меня в Союзе я написал, что я во многом ошибался, делал оплошности, но я не согласен с тем, что я не советский писатель, и никогда им не был. Это было основное обвинение и в докладе – именно о том, что я не советский писатель, – не могу согласиться!

Вот уже восемь лет мне трудно, почти невыносимо жить с этими наименованиями, которые повисли на мне, которые так унизили мое человеческое достоинство…

Я не был никогда непатриотом своей страны. Не могу согласиться с этим! Не могу! Вы же все знаете меня, знаете много лет, знаете, как я жил, как работал, что вы хотите от меня? Чтобы я признался, что я трус? По-вашему. Я должен признаться в том, что я мещанин и пошляк, что у меня низкая душонка? Что я бессовестный хулиган?

У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить! Не надо вашего снисхождения, ни вашего Друзина, ни вашей брани и криков. Я больше, чем устал! Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею (Там же. С. 9–11).