Круто! Как подсознательное стремление выделиться правит экономикой и формирует облик нашего мира - Стивен Кварц

Вмешательство личных интересов в совместные предприятия не обязательно будет результатом злонамеренных действий или рационального эгоистического подсчета собственной выгоды – как правило, здесь все тоже происходит на бессознательном уровне. Возьмем, к примеру, ситуацию, знакомую большинству из нас. Вы пришли в ресторан с пятью друзьями. Вы садитесь за стол, и кто-нибудь предлагает поделить расходы на ужин поровну. Как по-вашему, это повлияет на общую сумму счета? Вольно или невольно вы будете рассуждать здесь примерно так же, как в игре «Общественные блага». Поскольку общая стоимость ужина делится на шестерых, вы должны будете заплатить одну шестую часть от этой суммы, а пять шестых оплатят другие. И у вас возникает искушение заказать блюдо подороже, чем вы собирались изначально. Конечно же, ваши друзья будут думать так же, и в результате общая сумма счета увеличится, и вам придется платить больше. Недавние исследования показали, что в такой ситуации общая стоимость ужина возрастает в среднем на 36 %!{114} Так что преследование личных интересов приводит к тому, что хуже становится всем.

Проблема сотрудничества кажется довольно сложной с точки зрения экономики, но с точки зрения эволюции дело обстоит еще мрачнее. Эволюционисты давно поняли, что жизнь в группе дает ее членам, способным к сотрудничеству, множество преимуществ – в охоте, разделе пищи, воспитании детей, защите. Однако естественный отбор основан на конкуренции за выживание и размножение. Эволюция путем естественного отбора – это борьба не только с природой, но и с представителями своего же вида за успешное продолжение рода. Образ естественного отбора, в котором природа предстает «с окровавленными клыками и когтями» (как Ричард Докинз сказал об эволюции словами Теннисона), явно выражается в случаях убийства животными своих собратьев. Возьмем, к примеру, пятнистую гиену. В отличие от большинства других хищников детеныши гиены рождаются с открытыми глазами и острыми зубами. Они не пользуются зубами для питания, так как целый год или даже больше живут за счет материнского молока. Вместо этого щенки, которых обычно двое, пускают зубы в ход в борьбе за лидерство. Проигравший часто погибает от голода, так как другой, оказавшийся более сильным и удачливым, не подпускает его к материнским соскам. Благодаря такой безжалостной эволюционной логике пятнистую гиену можно назвать одной из самых эффективных машин выживания на нашей планете. И не стоит думать, что эта логика человека не касается. Так, скажем, близнецы иногда соперничают друг с другом за питание в утробе матери, а что касается взрослых, то, если один брат убивает другого, чаще всего это дело рук младшего, не желающего признавать власть старшего{115}.

Получается, что естественный отбор в человеческом мире можно считать вариантом игры «Общественные блага». Только в данном случае игра ведется не на деньги, а за преимущества, которые в финале будут обналичены в виде репродуктивного успеха, – проще говоря, за количество потомков. (Учитывая, что на сегодняшний день в мире живет около шестнадцати миллионов прямых потомков Чингисхана, который во время своих набегов стал отцом не одной сотни детей, разница в репродуктивном успехе может быть очень значительной{116}). В игре «Общественные блага» встречаются участники, склонные к бескорыстному сотрудничеству, то есть альтруисты: они продолжают отдавать деньги в общий фонд, даже когда другие перестают это делать. Подобно этому существуют и эволюционные альтруисты – люди, которые помогают другим выжить за свой счет. Так, к примеру, для наших предков из каменного века охота на крупную дичь была сопряжена с риском пострадать или даже погибнуть от зубов, рогов и копыт добычи. Альтруистом в данном случае был тот, кто рисковал своей жизнью ради общего успеха. Те, кто больше беспокоился о собственной шкуре, во время охоты не лезли на рожон, оставляя весь риск на долю альтруистов. Можно предположить, что естественный отбор был не на стороне альтруистов, число которых должно было медленно снижаться из-за смертей во время охоты.

Эволюционисты, используя компьютерные модели для изучения взаимодействий между альтруистами и эгоистами, действительно получили уменьшение числа альтруистов из поколения в поколение. Так же, как в игре «Общественные блага» сотрудничеству постепенно приходит конец из-за вмешательства личных интересов, так и в ходе эволюции альтруисты проигрывают эгоистам, пока в конечном итоге их не остается вообще. Это эволюционный тупик. С точки зрения естественного отбора хорошие парни не выигрывают.

Но всегда ли эгоисты оказываются на вершине? Действительно ли в эволюционной теории совершенно нет места щедрости, взаимопомощи и сотрудничеству? Ведь в реальной жизни мы видим множество примеров сотрудничества на совершенно уникальном уровне – иначе как бы мы могли создать и поддерживать сложные социальные структуры? Как примирить вроде бы безжалостную логику естественного отбора с реально существующей в мире способностью к сотрудничеству – главная тайна социальной эволюции. У эволюционных теоретиков есть два основных пути, которыми они пытаются подойти к ее раскрытию. С одной стороны, еще в шестидесятых годах Уильям Гамильтон писал о том, как проявляется альтруизм в отношении родственников у животных. Согласно его теории, в ходе естественного отбора появился ген, способствующий альтруистическому поведению по отношению в ближайшей родне. Это объясняется тем, что у близких родственников может присутствовать один и тот же «альтруистичный ген» и благодаря этому они и ведут себя по отношению друг к другу альтруистично{117}. Наиболее очевидный пример человеческого альтруизма – родители, жертвующие собой ради детей. Мы знаем, что главную роль в привязанности между родителями и детьми играет гормон окситоцин, поэтому ген, связанный с выделением этого гормона, порождает родительскую заботу. А она дает наиболее прямой путь к эволюционному успеху – наследованию по прямой линии. Так что нет никакой эволюционной загадки в альтруизме родителей в отношении детей, поскольку ген, ответственный за это поведение, способствует выживанию потомства его носителей и таким образом сохраняется из поколения в поколение.

Гамильтон, который имел еще и экономическое образование, задался вопросом, мог ли ген альтруизма развиваться иным путем, чем через непосредственное повышение приспособляемости. Кроме того, его волновала та же загадка, что в свое время и Чарльза Дарвина, – случаи, представляющиеся крайним проявлением альтруизма в природе. К примеру, муравьи, термиты и некоторые пчелы и осы помогают выращивать чужое потомство, при этом не оставляя собственного. Как развился подобный «суперальтруизм»? Дарвин огорчался, что такие случаи подрывают его теорию. И даже после того, как Мендель раскрыл генетические основы эволюции, ученые никак не могли найти объяснения тому, что казалось вопиющим исключением из теории естественного отбора.