Школа двойников - Марианна Баконина

Все петербургские предприниматели – и те, кто занимается программным обеспечением, и продавцы позолоченных унитазов – при каждом удобном случае с неподдельной завистью поминают московские финансы, московские контракты и легкую столичную бизнес-жизнь. Поставщики предвыборных советов, как выяснилось, не исключение. На фоне подобных вздохов и стонов забавными выглядят грезы о превращении губернского Санкт-Петербурга в международный банковский центр и связанный с этой метаморфозой невиданный приток капиталов. Метаморфоза, которая после жалоб деловых людей кажется не более реальной, чем превращение Дафны в дерево, а Адониса – в гиацинт.

– Вы так выразительно вздыхаете. Неужели Целуев допущен к московскому пирогу?

– Конечно! Я, пожалуй, добавлю коньячку. Вы как?

– У меня еще осталось вино…

Пока психолог Кокошкин ходил за очередной порцией утреннего коньяка, Лизавета раздумывала о природе ненависти вообще и ненависти двух консультантов, в частности: в том, что они ненавидят друг друга, сомнений не было. Еще она думала о том, как частная ненависть влияет на судьбы стран и народов.

Подножка при поступлении в аспирантуру, еще пара столь же локальных гадостей. В результате два ученых готовы разодрать один другого на кусочки, словно маралы в ходе брачных игр. Волею судьбы оба крутятся в сфере политики, оба так или иначе связаны с крупными деятелями. А ведь все социологические прогнозы, политологические советы и стратегические научные концепции зависят и от личных отношений совершенно малозначительных граждан. Консультант А, нанятый политиком Б, ненавидит консультанта В, который работает уже на политика Г. В результате Б и Г передрались и готовы палить друг в друга из пушек. А один из них сидит в парламенте. А другой… Всю пальбу, получается, подстроил консультант, написавший патрону в докладной, что научно-объективно Г – его конкурент по жизни и к тому же крайне любим народными массами, следовательно, его лучше убрать. Мысленно нарисовав гипотетическую пружину, которая правит миром, Лизавета ужаснулась: «Боже, что я несу?!» Ужасаться и бредить в том же духе далее не получилось – вернулся Игорь Кокошкин. Грузно опустившись на хрупкий стульчик, он сделал вид, что забыл, о чем шла речь:

– О чем мы говорили?

Тему беседы Лизавета не забывала ни при каких обстоятельствах.

– О столичных заказах, которые перепадали…

– Вот именно, что перепадали… Все дело в связях: кто кого кому порекомендовал. Олежек тут был в порядке. А московский заказ…

Лизавете надоело его нытье:

– Вы и на местных неплохо зарабатываете. То Думу выбирают, то Законодательное собрание, то губернатора. Так что не бедствуете!

– Оно, конечно, так, – согласился вечно печальный Кокошкин, – но почему-то на моем счете в банке нулей меньше, чем у Целуева.

– Кто ж виноват, что он лучше работает!

Комплимент врагу выбил психолога из привычного грустного равновесия:

– Кто? Он? Да он элементарных приемов не знает, хватается за что попало и цены заламывает. У нас, к сожалению, пока еще думают, что раз дорого, значит, хорошо. Хотя сейчас уже начинают разбираться, что Олежек за фрукт и с чем его едят. Он ведь полез совсем в странные истории. Готовит невесть что. Нанимает специалистов втемную! – Кокошкин прищурил левый глаз, а правый и вовсе закрыл, дабы развеять все Лизаветины сомнения относительно моральной чистоплотности и научной состоятельности его коллеги.

– Это в каком смысле – «втемную»?.. – Лизавета выпрямилась и внутренне напряглась, почувствовав, что они добрались до горячего и она все же узнает, почему Целуев так странно общался с Сашей Маневичем во время неполучившегося интервью. – Как можно нанять специалиста, не объяснив ему, что делать? И если втемную, то как вы об этом узнали?

– Слухи просачиваются… – Кокошкин опять принялся терзать стакан. – В нашем деле принято хвастаться заказами и клиентами. А он делает какую-то работу, приглашает разных специалистов, но никто не знает, на кого он пашет.

– Ну, в политике есть и совсекретные области. Кроме коммерческой, бывают еще политические тайны. Может, его клиент готовит оружие возмездия и не хочет раньше времени светиться?

– Может. Только странное оно, это оружие. Олег нанимает мастеров по сценической речи и сценодвижению. А еще за хорошие деньги он заказал у одного фотокора серию непонятных снимков. Мы как-то пили с этим парнем, так он сам удивлялся: ему оплатили командировки, и он снимал лидеров разных партий и движений, в том числе кандидатов в президенты, но нужно было снимать только движение: идет, садится в машину, выходит из самолета.

– Ну и что? – Лизавета с трудом разыгрывала равнодушие.

– Парадокс: парень не знает, что и зачем снимает. Учителя сами не знают, кого учат и зачем. Я тут приглашал недавно педагога – надо было позаниматься речью с доверенным лицом одного кандидата в Петербурге, тот не говорил, а мямлил. Эту женщину, педагога, я давно знаю, классная училка, просто волшебница, два урока – и вместо мямли получается Цицерон, причем безо всяких камешков.

– Камешки использовал Демосфен, – осторожно поправила психолога Лизавета. Но Кокошкин был слишком увлечен повествованием.

– Не важно. Речевик, старорежимная такая тетечка, в пенсне и крахмальной блузке с рюшами, рассказала мне, что недели две назад учила неизвестного ей типа говорить точно так же, как другой столь же неизвестный ей тип.

– То есть? – ошалело переспросила Лизавета.

– То и есть. Я сам обалдел. Ей показали видеопленку, на которой сидел, ходил, говорил абсолютно незнакомый ей мужчина, и попросили научить говорить точно так же другого парня. Потом предъявили парня.

– А она?

– Что – она! Она научила. Я же сказал, волшебница. Вот такие причуды. – Кокошкин горестно вздохнул. – И если вы считаете, что здесь все чисто, то…

Лизавета так не считала, но вдаваться в подробности ей не хотелось. Она допила вино и принялась прощаться:

– Спасибо за помощь. Ничего не возразишь, необычный заказ у вашего Целуева.

– Он такой же мой, как и ваш, – буркнул Кокошкин. – Минуту, я вас провожу.

Психолог допил вторую дозу коньяка и заторопился следом за девушкой.

Галантный президент фирмы «Перигор» довел Лизавету до телецентра. О странностях Целуева они больше не говорили. Теперь болтовня была вполне светской, но с политическим уклоном. Попрощались на паперти – так весь Петербург называет ступени у телевизионного центра. Название утвердилось после памятных митингов в поддержку «Секунд», когда старушки подбрасывали в костры не традиционные во времена сожжения Яна Гуса вязанки хвороста, а целые бревна.

Откланялся психолог эффектно – так, словно решил напоследок доказать, что он не плакса, каким казался во время разговора, а подлинный мастер психологического трюка. Он по всем правилам склонился к Лизаветиной руке (большая редкость в наши дни, сейчас почему-то принято тянуть дамскую ручку к губам, а не приникать к ней с поклоном), мастерски исполнил поцелуй, потом ласково произнес «До свидания» и, как вежливый человек, секунд тридцать смотрел вслед Лизавете. Потом повернулся и уселся в подкативший «Опель-рекорд». Лизавета, разглядевшая представление боковым зрением, хмыкнула. Унылый психолог разыгрывал свою партию. Он притворялся откровенным плаксивым простаком, а потом дал понять, что его поза – только игра. Теперь Лизавета не могла сказать с точностью, кто в данный момент ведет в счете – он или она.