За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев

Были среди пленных половецкие ханы. Они шагали по городу невозмутимо, словно гости, и бесстыже разглядывали горожанок, а может быть, их праздничные наряды.

— Тьфу, нехристи, — плевались женщины. — Ноги колесом, глазки — семечки, а туда же — пялятся!

— Эка важность, ноги колесом, — рассудительно говорили мужики. — Зато он на коне, как на бревне, сидит — враз не выбьешь.

— Ох, родимые, и посекли же их наши — в Заречье на Колокше, бают, поленницами лежат.

— Кум, а кум, а не съездить ли нам туда: ведь, поди, добра всякого сколько побросано?

— Мёртвых, что ли, станешь обирать?

— А что мёртвые? Они не кусаются, и одёжка им теперь без надобности. Перед господом богом все предстанем нагими.

— Эй, люди, гляньте — никак, знакомый боярин! Не он ли у нас на вече горло драл за Ростиславичей?

— Он самый, козлобородый чёрт!

— Плюнуть ему в рожу аль не стоит?

В толпе пленных рязанцев чей-то зоркий глаз и впрямь углядел боярина Дедильца, приезжавшего три года назад послом от князя Глеба.

Сейчас народ гадал между собой, какую кару придумает своим побеждённым врагам великий князь.

— Да такую же, как Якиму Кучке, — говорили одни. — Голову долой — и в прорубь.

Другие возражали:

— Тут и сравнивать глупо. Княжеская кровь — не боярская. У Всеволода и рука не поднимется на свой корень.

— Зато у нас поднимется. Ежели князь их выпустит, нам снова слезами умываться...

Полки проходили мимо, направляясь к Богородичной церкви. Здесь они отслушали благодарственный молебен, после чего разошлись на постой.

К вечеру в княжом тереме всё было готово для большого пира.

Всеволод после бани, распаренный и отмякший, сидел в покоях княгини и пил яблочный квас. Мария отдавала последние распоряжения осетринникам, поварам и слугам.

Вошёл Кузьма Ратишич:

— Звал, государь?

— Звал. Садись. Мария, вели нам подать чего-нибудь покрепче. — Великий князь через стол наклонился к мечнику: — Дело вот какое, Ратишич. Надо немедля отправить посольство в Рязань. Грамоту я заготовил.

Всеволод протянул Кузьме открытый ларец. В нём лежал небольшой кусок пергамента, зашитый в холстину. На восковой печати стоял оттиск княжеского перстня: две поперечные палки с верхней перекладиной и подножием. Слева от знака виднелось кольцо-отпятныш, справа — завитушка вроде рыболовного крючка.

— Кого отрядишь? — спросил Всеволод.

— Сам поеду, — сказал мечник, закрывая ларец.

— Да ведь ты и отдохнуть не успел. Ну, ладно, так оно надёжнее. На словах рязанцам передашь: коли не хотят терпеть разорения всей землёй, пускай вышлют ко мне Ярополка, взяв под стражу. Ждать буду не более двух седмиц. В Рязани ты присмотрись, каковы у них стены, много ли войска осталось. Боюсь, не будет у нас мира, пока не раздавим это осиное гнездо.

Великий князь сам налил кубки и один передал Кузьме Ратишичу:

— Будь здоров, старчище!

— И ты, князь, здравствуй. Сделаю всё, как велено. А уж пригрозить рязанцам я сумею...

Глава 19

Огромные столы, накрытые в гриднице, сверкали золотом и серебром братин, кубков, солониц и перечниц.

Несмотря на великий пост, епископ Феодул, праздника ради, сделал послабление и разрешил вкушать рыбное.

На широких овальных блюдах лежали паровые стерляди и сельди; холодцы из заливной осетрины с разными приправами в сосудах: с тёртым хреном, с уксусом и конопляным маслом; а кроме того, мелкие, как лесной орех, рыжики, посоленные с гвоздикой; мочёные яблоки; икра — паюсная, свежая и варенная в маковом молоке.

Мясных закусок, по случаю поста, не полагалось. Зато пирогов было многое множество: и рыбные расстегаи с кулебяками, и подовики, чиненные кашей, горохом и грибами.

Первую здравицу пили за великого князя. Всеволод Юрьевич был приветлив и весел. Для каждого гостя у него находилось сегодня ласковое слово или добрая шутка.

По старинному обычаю, в застолье позвали и побеждённых неприятелей знатного рода. Половецким ханам постная еда пришлась не по вкусу, и Всеволод велел подать им мясное. Русские только облизывались, глядя, как степняки уплетают жареную баранину, буженину и кур.

— Ты, князь Савалт, умный человек, — с набитым ртом говорил Всеволоду один из ханов, пожилой одноглазый воин, — даже наш язык понимаешь. А я понимаю твои мысли. Да-да, ты думаешь: кипчаки[44] — великое зло для Руси. Нет, князь, зло в вас самих. Нас, сынов степей, кормят сабля и ваши раздоры. А я, хан Ямак, служу своей саблей тому, кто мне заплатит. Мы живём грабежом...

— Как волки, — вставил Всеволод.

Хан Ямак не обиделся.

— Правильно, — сказал он. — Так устроен мир. Волка не заставишь есть траву, а орла пахать землю. Но ты, князь Савалт, жил в Степи и знаешь: волки режут только больных коней, да и то когда они отбиваются от табуна. Булгары, наши соседи, говорят: «Лучше не родиться совсем, чем родиться слабым и никчёмным». Никчёмных уничтожает сама жизнь. Каждое людское племя похоже на табун — потеряв больного жеребца, оно не родит хилого приплода.

Всеволод слушал с любопытством, потом сказал, рассмеявшись :

— Плохо, хан, не обучен ты грамоте. Из тебя бы вышел большой мудрец. Послушать твои слова, так получается, будто ваши набеги полезны для Руси.

Ямак взял с блюда кусок копчёного языка и повертел в пальцах:

— Сколько дней этому мясу? Много. А оно не гниёт. Огонь и дым сделали своё дело.

— А сколько полегло твоих воинов? — тихо спросил Всеволод. — И многие ли из них были хилыми? Огонь и дым! Нет, хан, твоя правда кривая. Она гнётся послушно, как лук, только стрела отлетает в стрелка.

Княжич Владимир, тоже понимавший немного половецкую речь, сказал Всеволоду:

— У нас на Руси ещё такая пословица живёт: не бей соседа по роже — себе дороже. Жаль, перевести нельзя, по-ихнему нескладно выйдет.

— Пословица для слабый женчин, — тоже по-русски возразил ему хан Ямак.

— А чего же ты, собака, такой удалец, в плену сидишь да лопаешь объедки с нашего стола?

Ямак вскочил, шаря рукой по бедру, но сабли при нём не было. Единственный глаз хана налился кровью.

— Сядь, — сказал ему Всеволод. — А ты, Владимир, тоже не горячись. Нехорошо оскорблять гостя, хоть он и гость поневоле.

Владимир Святославич махнул рукой:

— Ладно, не буду. Только уж больно мы, русские, отходчивы, не привыкли зла помнить,