Я - ведьма! - Лада Лузина

— По-моему, ты конченая эгоистка и нарциссистка и любишь только себя. Проблема лишь в том, что ты не можешь понять, кого любишь на самом деле. Ладно, пошли в театр, сейчас двери закроют…

* * *

На ярко освещенной сцене лорд Горинг замер перед зеркалом в карикатурно-самовлюбленной позе. Рядом вытянулся дворецкий Фиппс, столь отчаянно пытавшийся придать своим чертам холодную бесстрастность, что казался не то флегматичным дауном, не то говорящим чучелком. Воображая, что играют пьесу Уайльда, артисты, как обычно, разыгрывали украинский капустник на тему анекдотов об английских лордах.

— Видите ли, Фиппс, модно то, что носишь ты сам. А немодно то, что носят другие, — просветил нас Горинг повышенно противным голосом.

— Да, милорд.

— А ложь — это правда других людей.

— Да, милорд.

— Другие — это вообще кошмарная публика. Единственное хорошее общество — это ты сам.

— Да, милорд.

— Любовь к себе — это начало романа, который длится всю жизнь!

Дальнейшего диалога я не расслышала, потому что Танька, нагнувшись, гаркнула мне в ухо:

— Вот видишь, Уайльд тоже любил только себя.

— Это не Уайльд, а лорд Горин — герой произведения, — вяло отбилась я.

— Да у Уайльда по всем произведениям напиханы лорды и милорды, которые любят только себя! В кого, по-твоему, был влюблен Дориан Грей? Он был такой же нарцисс, как и ты…

— Уайльд был не нарцисс, а гомосексуалист.

— Какая разница? — громким шепотом парировала Танька. — Нормальная любовь — мужчины к женщине и женщины к мужчине — это тяга к противоположности. А гомо все противное считает противным. Ему хочется такого же, как он. То есть, по сути, себя самого и хочется.

Я несколько офигела. Теория, следовало признать, была весьма оригинальной.

— И знаешь, почему Уайльд так плохо кончил? — продолжала Танька, горячась и, незаметно для себя, переходя с громкого шепота на тихий крик. — Потому что он, так же как и ты, не разобрался, кого он любит на самом деле. Что его гомосексуализм — всего лишь недоразвитая форма нарциссизма.

— Это по-другому называется аутоэротизм, — задумчиво констатировала я, припоминая содержание злополучного психологического словаря. (Рядом на полке стоял «Словарь современного секса», где упоминались и такие замысловатые формы любви к себе, как аутоиррумация и аутопедерастия, в процессе которых следовало изогнуться так, чтобы удовлетворить себя самому. Но, по-моему, на это были способны только акробаты.)

— Девушки, можно потише! — раздалось возмущенное шипение сзади.

— Спасибо бы сказали, — нимало не смутившись, фыркнула Танька. — Уайльда вы еще сто раз услышите, а такого больше никогда.

— Вы ведете себя неуважительно по отношению к писателю… — злобно взвизгнула тетка в морковном платье, оказавшаяся Таниной соседкой справа.

— Ну знаете!.. Уайльд был тот еще писатель. Он бы и сам про такое с интересом послушал, — завелась подруга.

— Да слушать вас противно! Постеснялись бы! — сзади уже орали.

Кто-то невежливо ткнул меня в спину, вышибая из ступора.

— Люди совершенно правы! — подала голос я. — Никакая я не лесбиянка и не нарциссистка!

— А кто девушку глазами чуть не трахнул? — азартно подхватила тему Танька.

— Девушки, мы вас сейчас выведем!

Я развернулась на девяносто градусов к сидящим за нами в поисках поддержки.

— Да вы послушайте, что она говорит. Какая я лесбиянка! Сама она лесбиянка!

— Может быть, — неожиданно весело согласилась Танька. — Я заметила, что последнее время мужчины меня совсем не возбуждают.

— Что?!! — Я аж отпрянула от удивления. — Тебя?! И давно?

— Уже несколько дней, — гордо продекламировала подруга.

К нам со всех ног неслась дебелая билетерша.

— Так, пошли отсюда, если не умеете вести себя в культурном месте… Пошли… Пошли вон из зала, — грозно закудахтала она, вцепившись в Танькино плечо. — Идите отсюда, мудачки… — Видимо, постоянный контакт с культурой сказался на ней крайне мало.

— И впрямь, Валька, пошли отсюда. А то это не спектакль, а нудота, — вызывающе громко объявила подруга.

Я послушно попыталась обуться (едва лишь в зале погас свет, я скинула предательские туфли, освободив свои умирающие пальцы). Ступни взвыли болью, категорически отказываясь втискиваться обратно в «лодочки», которые внезапно стали меньше на два размера.

Мне сразу захотелось досмотреть спектакль до конца. Но подобного шанса Таня мне, увы, не оставила.

— Наш талант здесь все равно никто не ценит. Другие бы поблагодарили за то, что их хоть кто-то развлекает. А эти… — презрительно завершила она свою тираду, без стеснения перекрикивая актеров, и, походя стряхнув со своего плеча билетершу, направилась к выходу, независимо виляя бедрами.

Я встала и поплелась за ней босиком, прижимая туфли к груди, сопровождаемая осуждающими взорами.

Уже у двери меня цапнул за руку какой-то донельзя возбужденный потный мужичонка и с живейшим интересом спросил:

— Девушка, что, правда мужчины не возбуждают?

* * *

— Чего на тебя нашло? — уныло поинтересовалась я, выйдя на крыльцо театра.

Я стояла на асфальте босиком, мысленно прощаясь с единственными чулками и сутулясь под любопытными взглядами прохожих.

Держа сигарету одними губами, Танька запрокинула голову и беспроблемно прошепелявила:

— Тык шпектакль был пашкудный. Надо ш было хоть как-те порежвиться… Пошкольку шпашение утопаючих — дело рук шамих утопаючих. Што шнова говолит о полежношти нарчищижма…

— Че ты прицепилась ко мне со своим нарциссизмом! Достать меня хочешь?

— Дула. — Она вытащила сигарету изо рта. — Я ж тебе добра желаю… Бросай своего Валерку на фиг.

Я нахохлилась — тема была запретной. Но в порыве хулиганского вдохновения Танька, не глядя, перепрыгнула много раз оговоренное табу.

— У вас с ним все равно ничего не получится!

— Это почему? — я рефлекторно приняла оборонительную позицию, хотя могла бы и сама привести в доказательство два десятка «потому!». Именно поэтому об этом не стоило заговаривать в принципе.

— Потому что вы с ним слишком похожи.

Такого выпада я не ожидала.

— Чем? — опешила я. — Он успешный, а я секретарша, он решительный, а я мямля, он бабский любимчик, а я…

Я замолчала, боясь довести себя до слез этой сравнительной характеристикой.

…Я невзрачная, серая мышка, замухрышка и неудачница. Если мужчина пристанет ко мне на улице, не нужно звать гаишника с «трубкой», чтобы определить: он безнадежно пьян. Иначе никогда не обратил бы на меня внимания. В глубине души я всегда считала себя недостойной яркого Валерки и поражалась, что он снизошел до связи со мной. Возможно, из-за этого и прощала ему все.