Элегия погибшей звезды - Элизабет Хэйдон

— Отдыхай.

Эши погасил свечи и вышел из спальни.

Рапсодия повернулась в темноте на бок и тут же заснула. Ее сны были наполнены образами, вызывавшими сильное беспокойство, они всплывали на поверхность из самых дальних уголков ее сознания. Казалось, она навечно вернулась в темноту, и холод, и влажный страх, который постоянно испытывала, путешествуя во чреве Земли, вдоль Оси Мира, когда ползла по корню Сагии, великого дерева, почитаемого ее народом. Во сне она выходила на поверхность в совершенно незнакомом ей месте, непонятно по какую сторону Времени, и оказывалась в самом сердце войны и ужаса. Люди метались вокруг нее, в страхе кричали, и их голоса сливались с какофонией разрушения, бушевавшего вокруг них.

«Какая это война? — спрашивала она себя, с ужасом глядя по сторонам — повсюду хаос и мертвые, обгоревшие тела. — Это Сереннская война, уничтожившая мою родину после того, как мы оттуда ушли? Или Намерьенская, которая причинила столько страданий этой земле, пока мы путешествовали по корню?»

Небо вдалеке зажглось ослепительным пламенем. Рапсодия напряглась, стараясь увидеть, что там происходит. Ей показалось, будто она различила крылатую тень, кружившую над землей, из пасти которой вырывалось оранжевое пламя и проливался ядовитый дождь.

«Это Энвин, — пришла туманная мысль, и Рапсодия беспокойно перевернулась на другой бок. — Война тут ни при чем. Это воспоминание о сражении, которое произошло три года назад на Намерьенском Совете, когда вирм призвала на помощь мертвецов и выступила против нас».

Рапсодия заставила себя дышать спокойнее, напомнив себе, что сражение давно закончилось, а драконица умерла. Бабушка Эши лежит в могиле, возле Места Великой Встречи, там, где ее поразил звездный огонь, пролившийся с небес.

Его призвала Рапсодия и сила Звездного Горна, который был наделен могуществом стихии звездного огня и принадлежал Рапсодии, являвшейся Илиаченва'ар.

Но воспоминания о победе над Энвин не развеяли подсознательного страха Рапсодии и не прогнали картин разрушения и смерти. Наоборот, они проникли в настоящее, и сердце у Рапсодии забилось сильнее, и сновидение было слишком ярким и реалистичным — вот она бежит, спасаясь от ядовитого огня, прижимает руки к животу, защищая ребенка. Он еще не родился, и она прячется в темноте, но он зовет прабабушку и своим криком выдает место, где они скрываются. И всякий раз она находит новое укрытие, но драконица ее отыскивает. Рапсодия бежит, спасая себя и свое дитя, и вдруг обнаруживает, что осталась одна и ее ребенка больше нет.

И тут перед ней возникли новые образы: бушующее море, горящие корабли и прибрежные земли, — весь континент охвачен войной. Над землей кружат огромные крылатые тени, неожиданно набрасываются на темные силуэты людей, бегущих сквозь дым, подхватывают их и уносят свои извивающиеся жертвы в небо.

Когда Эши вернулся, Рапсодия металась во сне, вся в поту, и что-то бормотала тихим, испуганным голосом. Эши бросился к кровати и прижал ее к себе, пытаясь успокоить, а дракон в его крови прогнал кошмары, очистив эфир, окружавший Рапсодию. Эши тихонько шептал ей ласковые слова, и постепенно ее дыхание стало ровным, лихорадка отступила, и она мирно заснула у него на плече.

Эши долго лежал без сна, гладил влажный лоб Рапсодии и шелковистые локоны, пытаясь понять, что заставило вернуться кошмары, от которых она когда-то страдала, но уже давно избавилась. Может быть, причина в том, что она не так давно побывала в руках безумца, явившегося за ней из прежнего мира. Задолго до этого он заключил договор с демоном и получил бессмертие. Рапсодию спасли, а ее врага прикончили, но, возможно, пережитый ею ужас еще давал о себе знать. Наверное, решил Эши, именно в этом причина ее кошмаров.

В конце концов он тоже погрузился в сон. Он шагал сквозь воду, по океану, лишенный формы, забыв об ограничениях человеческого тела, разговаривая со стихией, с которой был связан такими же узами, какими Рапсодия была связана с огнем. В прошлом он делал это множество раз — входил в море, менял структуру своего тела и, оказавшись среди волн, очищал душу и сознание от всех забот.

Они спали в темноте своей спальни, их сердца бились яруг с другом в унисон, и дыхание их было спокойным — они не знали, что Эши видит во сне прошлое, а Рапсодия — будущее.

Утолив голод, драконица снова поднялась на холодный горный пик.

Над ней сияло ночное небо, дарившее покой и вселявшее надежды. Звезды еще мерцали на темном покрывале ночи у нее над головой, но на востоке уже появились первые проблески зари, которые расцветили узкую полоску неба разноцветными лентами, трепещущими в такт безмолвной мелодии вселенной.

Драконица вдохнула морозный воздух.

«Я это помню, — подумала она. — Холодные далекие звезды и яркие всполохи северного восхода. Как красочно они пылают, какие они древние».

Она помнила, как любила это время дня, когда была женщиной. Она стояла на вершине одной из башен своего замка, над головой у нее раскинулось темное небо, сияли звезды, дыхание ледяными облачками срывалось с губ, а она размышляла о красоте и величии восхода. Заря — это знак могущества эфира, стихии, родившейся еще прежде самого мира, зажигающей звезды, что маячками горят в безбрежном пространстве вселенной. Когда она была женщиной, в чьих жилах текла кровь дракона, она улавливала легкий шепот стихии эфира внутри своего существа. Став же драконом, слышала гулкую пульсацию, звучащую в унисон с вибрациями зари.

Эфир. Его холодная красота завораживала драконицу. Именно сила эфира в сочетании с чистым огнем поймали ее в ловушку мерзкого змеиного тела. Навсегда.

На границе ее сознания возник фрагмент воспоминания.

О событии, случившемся сравнительно недавно, не в прежние времена, когда она еще была женщиной, а когда уже стала драконицей, но до того, как ее замуровали в склеп из оплавившегося камня.

Она летела, парила, оседлав потоки горячего воздуха. В когтистой лапе было что-то зажато. Оно пыталось вырваться, совсем как тот человек, которому она откусила голову.

«Отличный пейзаж, правда, миледи? Вам нравится?»

В ее мозгу возник образ, и она тут же увидела ослепительно пылающий меч, почувствовала обжигающую боль в крыле, когда огонь вонзился в ее плоть. Она невольно поморщилась от этого воспоминания.

«Будь ты проклята, Энвин!»

— Слишком поздно, — прошептала драконица, и ее голос эхом отозвался в воспоминаниях.

Она вернулась по тропе своей памяти назад, мысленно глядя на свои окровавленные когти. Она увидела, как держит извивающуюся женщину с золотыми волосами, которая размахивает огненным мечом. Драконица попыталась произнести ее имя, но оно не пожелало выплыть из глубин ее памяти.

Ненависть, черная, точно ночь у нее над головой, пылала в ее сердце, словно холодное пламя зари.

«Энвин, — подумала она. Имя отразилось, зазвенело в ее памяти. — Энвин».

Ее имя.