Террорист в погонах - Сергей Зверев

Абдульмуталь неожиданно красивым голосом запел:

Жизни даль распахнув мне настежь,

Ты явилась весны красивей,

Птицы в небе щебечут: «Настя!»

Травы вторят: «Анастасия!!!!!!!!!!!»

Счастлив я, покоренный властью

Этих глаз васильково-синих,

Губы с нежностью шепчут: «Настя!»,

Сердце вторит: «Анастасия!!!!!!!!!!»

У него это получалось на свой, арабский манер.

– Это все про нее. До сих пор помню и слова, и мелодию. Тогда эту песню пел такой певец, Юрий Антонов. Все вокруг было удивительно и незабываемо, – продолжал гость. – А перед моим отъездом мы зашли в мой номер, я сказал, что люблю ее и приеду за ней, заберу к себе.

– Заберешь к себе? – удивилась она.

– Хоть родители у меня не богатые, – говорил я, – но отец пообещал помочь с жильем. Ты примешь ислам, будешь алмазом моего дома!

– А где я буду работать? – спросила она.

– Тебе не надо работать! – воскликнул я. – Ты будешь свободна в нашем с тобой жилище. Что еще надо женщине?!

Она задумалась, а потом ответила:

– Меня мама крестила в церкви. Я люблю свою святую Анастасию. Ее язычники хотели утопить, но она чудом спаслась, помогала людям – больным, нищим. Все свое богатство раздала. И мне она в жизни всегда помогает.

– Ты, став мусульманкой, тоже сможешь помогать бедным, – сказал я.

– Но и это еще не все, – Анастасия взяла меня за руку, сжала мои пальцы. Ее глаза, лицо и желанные губы, словно два живых коралла, были так близко возле моих. О, это было чудо!

И она мне говорит:

– Я серьезно занимаюсь плаванием. У меня хорошие результаты, я кандидатка в сборную Советского Союза. И это здорово!

– Что здорово?! Ты – пловчиха?! – воскликнул я. – Ты голая ходишь перед сотнями мужчин?!

– Почему голая, в купальнике и шапочке, – она убрала ладонь с моей руки и отпрянула.

– Ты не понимаешь, какая в тебе красота, – говорил я ей, – ты не можешь ее рассеивать перед глазами всего света!

Но она этого не поняла. И сказала:

– Ты мне очень нравишься, и если ты так меня любишь, то лучше оставайся со мной в Москве. Я живу с мамой, у нас двухкомнатная квартира.

И наивно так добавляет:

– Ты тоже можешь креститься. Или стать комсомольцем.

– Я, креститься! Мое имя – Раб Высочайшего, и я креститься! У нас нельзя, чтобы мужчина переходил в другую веру! Только жена должна принять веру мужа!

– Нет! – сказала она. – Я этого не понимаю. Почему такое неравноправие, я не хочу. Мои бабушки православные, мои дедушки, моя мама… Отец – коммунист. Оставайся здесь, будем вместе, если любишь меня, – ее слова ранили меня прямо в сердце.

Слезы полились градом из моих глаз. Я крикнул, что ни за что не отпущу ее, украду ее!

– Только попробуй ко мне прикоснуться силой, – сказала она. – Мою святую великомученицу Анастасию Узорешительницу римский жрец Ульпиан хотел лишить девственности, девственниц по закону Рима нельзя было казнить. И только Ульпиан прикоснулся к ней – сразу же ослеп. И ты ослепнешь!

– Я уже ослеп, – говорил я, – потому что ничего не могу, кроме тебя видеть. И теперь огонь твоей красоты будет мешать видеть мне белый свет, видеть лик Высочайшего Моего Повелителя!

– В чем же я виновата?! – спросила она.

– В том, что ты есть на свете!

Она неправильно меня поняла, посмотрела как на безумца, начала звать на помощь. Пришли люди, хотели меня отвести в милицию. Она убежала, и больше я ее не видел. Наяву. Спустя несколько лет по телевизору я, совершенно случайно, посмотрел трансляцию с чемпионата Европы по плаванию. И узнал ее в девушке, которая выступала за Россию. Она не заняла первого места. Ее прекрасное лицо искажала досада. И что, ради этого надо было отказываться от любви?! Прошло больше четверти века, но моя Анастасия все еще приходит ко мне во сне или в минуты размышлений… Москва, Россия, – страна греха, такая же, как и Америка.

– Поэтому их надо свести лбами, – гневно проговорил Узтемир.

– Да. Страны, где поощряется разврат, убивающий любовь, не должны быть на лице земном. Я не прощу никогда, – со злобой и ненавистью произнес Абдульмуталь.

– Давайте пока дела оставим. Сегодня у нас свободный день. Помните, у Омара Хайяма есть и такие строчки, – сказал Узтемир:

«Эй, расстанемся с грустью, печалью, слезами,

Пусть сожжет их навек в чаре жидкое пламя,

Виноградную ягоду в жены возьмем,

И получит развод наш постылая память»[2].

– В сорок четыре года Хайяма выгнали из столицы за богохульство. Если бы он не был великим ученым, его могли бы казнить… Алкоголь – зло! – грозно сказал Абдульмуталь. – Давай-ка выкурим кальян. Например, с верблюжьим молоком и миндалем.

– Хорошо. Просьба гостя – закон и радость для хозяина, – улыбнулся Узтемир.

Он позвал официантку. Шепнул ей несколько слов на ухо. Не прошло и десяти минут, как оба отдыхающих затягивались ароматным дымом из золоченых сосудов…

Евгения Анатольевна с трудом высвободилась из спального мешка. Она поднялась, подошла к двери, ударила два раза ладонью о косяк.

Через минуты три дверь открылась.

– Туалет? – скривился в усмешке Колкозбек.

Евгения Анатольевна молча прошла в небольшой коридор.

– Где?

– На луг. В доме туалет нет. Разбит, – сиплым голосом проговорил одноглазый.

Евгения Анатольевна спустилась с крыльца на альпийскую лужайку, за домом.

Колкозбек шел за ней.

– Пожалуйста, отойдите за угол, – попросила она. – И принесите мне воды.

– Да, да! – буркнул одноглазый.

Он ушел, но за ведром не отправился, он стал поджидать Евгению Анатольевну за углом. И когда та появилась, схватил ее за плечи и прижал к холодной бетонной стене.

– Тебе ребенок не мешать иметь мущин? – Один его глаз налился кровью, словно готов был выскочить из орбиты.

Евгения Анатольевна почувствовала смрадное и учащенное дыхание, попыталась оттолкнуть Колкозбека, но ей не хватило сил.

Его коричневая, холодная рука легла ей на низ живота. От мерзости Евгения Анатольевна чуть не потеряла сознание.

– Я знаю, что не мешать, – оскалился Колкозбек.

– Дима! – попыталась крикнуть несчастная женщина, но негодяй другой рукой зажал ей рот.