Территория тьмы - Видиадхар Сураджпрасад Найпол

— Вы хотеть смотреть кашмирская плясунья? — Его верхние протезы обнажились в жалком подобии улыбки. — Я приводить сюда.

Гром грянул с той стороны, откуда вроде бы ничто не угрожало. Меня охватил обычный страх туриста перед вымогательством.

— Нет, Али. Ты меня сначала своди посмотреть. Понравится — сюда приведешь.

Он снова повернулся к жаровне и тостам. Это был мгновенный порыв; больше он ни разу не обмолвился о плясуньях.

И после горячего ящика улучшения следовали одно за другим. На узкую, обсаженную анютиными глазками дорожку, что соединяла столовую с кухней, уложили две полоски рваных циновок. Эти полоски лежали под небольшим углом друг к другу; когда шел дождь, они чернели на фоне газона. Затем — видно, озеро продолжало делиться своими сокровищами — поверх циновок легли старые неровные доски. Начал приходить полировщик, молчаливый мальчишка. Он принялся натирать «диванный гарнитур» в гостиной и старый письменный стол (набитый советской пропагандой: это Али как-то раз встретил у Центра приема туристов русских и вернулся с целой кипой их брошюр). Он полировал стулья, кровать и обеденный стол; он полировал их день за днем, не говоря ни слова, съедал на кухне большие порции риса, и наконец ушел насовсем, оставив мебель почти в таком же состоянии, в каком она находилась и раньше. Потом пришел укладчик дерна; он рвал, подгонял и трамбовал траву на одном голом берегу.

Все теперь суетились. Но бывали и периоды затишья — особенно во второй половине дня. Тогда Азиз сидел на корточках на кухонной веранде и курил кальян; свой шерстяной ночной колпак он заменял меховой шапкой и превращался в самого обыкновенного кашмирца, умеющего мгновенно предаться отдыху. К нему наведывались посетители, лодочники, торговцы; из кухни доносились звуки какой-то возни и болтовни. После одного такого взрыва веселья мы подглядели, как Азиз выбегает на веранду с непокрытой головой, и снова нас ждал сюрприз: он оказался совершенно лыс. В солнечные дни мистер Батт и хансама заворачивались с головы до ног в одеяла и укладывались спать прямо на лужайку.

Пришли маляры — нанести обещанный второй слой краски. Один из них был вылитым средневековым персонажем; у него было широкое, дружелюбное лицо работяги, а макушку прикрывала грязная хлопчатобумажная тюбетейка. Другой, с непокрытой головой, был одет в современный зеленый комбинезон. Но оба друг друга стоили. Они красили безо всякой подготовки. Прямые линии у них не получались; они не делали разницы между бетоном и древесиной, между стенами и потолком, между оконной рамой и стеклом. Они всё закапали краской. Их задор передался мне. Я взял кисть и стал рисовать на еще не окрашенной стене птиц, зверей, рожицы. Маляры захихикали и тоже стали рисовать что-то свое. Человек в комбинезоне спросил человека в тюбетейке по-кашмирски: «Попросить у него бакшиш?» Тюбетейка поглядел на меня. «Нет, нет», — ответил он. Но, когда Тюбетейка вышел из комнаты, Комбинезон сказал по-английски: «Я делать вам красивая комната. Вы давать бакшиш?»

Маляры ушли, пришел стекольщик — доделывать окна в столовой. Он обмерил рамы на глазок, отрезал, подрезал, вставил, вбил несколько гвоздей и ушел. Потом на лестнице, в коридорах и в верхней галерее постелили новые циновки из кокосового волокна. Для галереи циновка оказалась чересчур широка — с одного края она так и лежала, загибаясь кверху; на лестнице, из-за отсутствия перил, стало довольно опасно; и после каждого ливня циновка в коридоре насквозь промокала. Еще через два дня обеденный стол застелили узорной зеленой клеенкой. Но это было еще не все. Снова явился Комбинезон. Он ходил от одной зеленой двери к другой и шоколадной краской наносил цифры, тряпочкой вытирая подтеки и окружая каждую корявую цифру коричневатым пятном; закончив работу, он отправился на кухню и съел полную тарелку риса.

Казалось бы, больше и придумать ничего нельзя. И однажды утром, принеся мне кофе, Азиз сказал:

— Саиб, я просить об одном деле. Вы писать бюро тури-азма, приглашать мистер Мадан на чай.

Этот мистер Мадан возглавлял кашмирское отделение Департамента туризма. Я уже встречался с ним однажды, совсем бегло. Тогда, отвечая на мою просьбу помочь нам с поиском жилья, он сказал: «Дайте мне сутки», — и больше я не имел от него никаких вестей. Всё это я объяснил Азизу.

— Вы писать Туриазм, приглашать мистер Мадан на чай. Не ваш чай. Мой чай. Мистер Батт чай.

Теперь завтрак за завтраком, обед за обедом, обслуживая нас, он продолжал меня убеждать. «Ливард» — новое заведение; это и не плавучий дом, и не гостиница; ему нужно какое-то признание туристического бюро. Я не возражал против того, чтобы написать рекомендательное письмо. Но это приглашение на чай было мне не по душе; а именно на нем настаивали Азиз и мистер Батт, робко улыбавшийся из-под очков. И вот однажды утром я написал мистеру Мадану и пригласил его на чай, а мистер Батт и понимавший по-английски секретарь Союза всех лодочных работников заглядывали мне через плечо.

Мистер Батт лично отвез письмо в город. За обедом Азиз доложил, что мистер Мадан прочел письмо, но не прислал ответа. Заботясь теперь о моей чести, Азиз добавил: «Но, может быть, он писать и ждать, когда печатать на машинке, и посылать через свой чапрасси».

Азиз разбирался в этикете. Но чапрасси с ответом мистера Мадана так и не появился. У меня была пишущая машинка; армейский офицер в униформе приносил мне приглашения от махараджи; но я не обладал достаточным влиянием, чтобы добиться такого пустяка — завлечь мистера Мадана на чай. Возможно, мистер Батт молчал не только из-за языкового барьера. Меня ожидало еще одно унижение. Секретарь из Союза всех лодочных работников хотел подать прошение начальнику транспорта о том, чтобы автобусное сообщение сделали более частым. Я составил прошение, отпечатал его, подписал. На него даже не обратили внимания. Азиз разбирался в этикете. А потому вскоре, когда я пожаловался на тусклые лампочки и попросил заменить одну из них, он сказал: «Две-три рупии. Вы покупать, я покупать — какая разница?» Я даже не нашелся, что ему возразить. И сам купил лампочку.

* * *

Сезон начался. Отель не получил признания турбюро, но количество мест в гостиницах и пансионах Шринагара было ограниченно, наши цены оставались умеренными, и вскоре у нас начали появляться постояльцы. Я придумывал разные способы рекламировать отель. Некоторые планы я излагал Азизу и, через него, мистеру Батту. Они улыбались, благодарные за мой интерес; но все, чего они от меня хотели, — это чтобы я говорил с теми туристами в пиджаках и галстуках, которых Али привозил из Центра приема туристов. Когда мои доводы оказывались неубедительными, я чувствовал себя униженным. Когда мне удавалось залучить постояльцев, я испытывал недовольство. Я ревновал; я хотел, чтобы отель был в моем распоряжении. Азиз всё понимал и вел себя, как родитель, который утешает обиженного ребенка. «Вы будете есть первым. Вы будете есть один. Мы давать вам особенное. Это не мистера Батта отель. Это ваш отель». Когда он объявлял о прибытии новых постояльцев, то говорил: «Это хорошо, саиб. Отелю хорошо. Мистеру Батту хорошо». Иногда он поднимал руку вверх и изрекал: «Бог посылать клиента».