Призрак Бомбея - Шилпа Агарвал

Притаившись в проходе, Нимиш увидел при вспышке молнии, как Милочка и Мизинчик прижались друг к дружке под тамариндом. Его невольно пронзила ревность. Будь он девчонкой.

как просто было бы разговаривать с Милочкой, держать ее за руку, лежать рядом и вместе смотреть на небо!

Детьми они обычно играли вдвоем в саду, и он зачитывал ей целые отрывки из книг, найденных в домашней библиотеке.

«В зараженных местах мужчине следует жевать ревень, — категоричным тоном прочитал он однажды из «Набобов» — монографии о нравах британских колонизаторов Индии[119], — и дышать через платок, смоченный в уксусе…»

«…А при первых признаках простуды срыгнуть», — продолжила Милочка и выхватила у него книжку. Потом они повалились на землю, обнялись и дурашливо рассмеялись.

Тогда-то их и застукала Вимла. Впредь она запретила им играть вместе.

Повзрослев, Нимиш начал выискивать в тех же книгах многозначительные строки или фразы, которые можно прочесть Милочке, когда она придет в гости. Так он втайне объяснялся ей в любви.

Мизинчик не сумела скрыть возмущения:

— Как ты можешь так говорить, диди?

Милочка сдавленно усмехнулась и стиснула ее руку.

— Уже ничего не исправишь. Мизинчик. Дело давнее.

— Но… — Мизинчик запнулась: нельзя же рассказывать Милочке о том, что происходит в ванной, — вдруг она тоже не поверит? — А как люди умирают? И что случается потом?

— Когда умирал папа, он был сначала живой, а потом вдруг — бах! — и умер, — ответила Милочка. — Моя подружка Бодхи, буддистка, пришла меня утешить. Села со мной и принялась рассказывать, что на самом-то деле человек умирает восемь раз: тело переходит из земли в воду, из воды в огонь, из огня в ветер, из ветра в космос, а четыре последних раза — это вспышки света.

— Вспышки света?

Милочка кивнула.

— В пятый раз наши мысли вспыхивают серебристым светом, нисходящим из разума в сердце. Потом от копчика к сердцу поднимается раскаленная капля росы. А в седьмой, предпоследний раз обе сливаются в черной вспышке. Потом загорается белый свет, который возвещает истинную зарю смерти.

У Мизинчика к горлу подступила тошнота. Девочка резко встала. Воздух так наэлектризовался, что стало трудно дышать.

— Все хорошо?

— Мне пора, — решительно сказала Мизинчик.

Она уже видела этот яркий свет и цветные вспышки. Точь-в-точь как их описала Милочка.

Только в обратном порядке.

Мизинчик бежала наобум.

Она не помнила точно, где выход, но все равно мчалась, выставив руки вперед и приминая босыми ногами траву. Девочка влетела точно в пролом и, выхваченная вспышкой молнии, врезалась в Нимиша, за долю секунды заметив его перепуганное лицо. Он опрокинулся навзничь, а она распласталась на нем сверху. Раскатистый грохот заглушил их вскрики. Руки запутались в лозах, острые края листьев рассекали кожу, а шипы протыкали ее до самого мяса. Нимиш отпихнул Мизинчика, пытаясь сбросить ее с себя, но проход был слишком тесным и узким — особо не развернешься. Сквозь тонкую влажную пижаму девочка ощутила его потную плоть, тяжелые ноги Нимиша переплелись с ее ногами. Сладостный аромат пурпурных флоксов дурманил.

— Мизинчик! — настойчиво зашептал Нимиш. — Перестань брыкаться!

Он отполз от нее и стал ощупью искать отлетевшие очки.

Мизинчик выпрямилась, сердце бешено колотилось.

— Там призрак! — выпалила она.

— Чего?! — Нимиш крепко схватил ее за руки, быстро и тяжело дыша. — Что ты несешь? Совсем сбрендила?

Мизинчик расплакалась.

— Мизинчик, ну прости, — смягчившись, сказал Нимиш и попятился.

Они сидели, молча слушая сверчков и громыханье небес.

— Нимиш-бхаия, — наконец прошептала Мизинчик. — Как заговорить с кем-нибудь, если боишься?

Он вздохнул: его сердце осталось там, в темноте под тамариндом, где сидела одинокая Милочка.

— Расскажи ему какую-нибудь историю.

Едва забрезжил рассвет, Мизинчик пришла на кухню к повару Канджу. Старую кухоньку и судомойню заменили новой, и просторную светлую комнату оснастили современной техникой — газовой плитой и холодильником «Электролюкс». На полках выстроились кастрюли и котелки из нержавейки, а латунное ведро со свежими фруктами подвесили к потолку — чтобы муравьи не добрались. Два окна выходили в аллею, одно — в сад за домом, и все три забрали сеткой от палящих лучей послеполуденного солнца.

На тхали из нержавейки — кучка зеленой бамии, ее кончики повар обрезал еще на Кроу-фордском рынке. Наструганные огурцы дожидаются на тарелке, пока их не посыплют каменной солью; верхним ломтиком натирают остальные, чтобы с пеной вышла горечь. Лук, имбирь и чеснок высятся соблазнительными горками, только что нашинкованные и натертые. На плите закипает кастрюля растительного масла, черные горчичные зерна бьются о стенки с отрывистым стуком. Измельченная куркума и чили устилают столешницу желтым, оранжевым и красным бархатистыми ковриками. Сам Кандж сидит на корточках с тхали розовой чечевицы и проворно просеивает ее сквозь пальцы, вынимая камешки, палочки и прочий мусор, пристально их рассматривает, а затем складывает в кучку на полу.

Мизинчик внимательно наблюдала, с ужасом думая о том, что когда-нибудь ей тоже придется познать азы кулинарии.

«Самое главное в замужестве — уметь вкусно готовить», — всегда подчеркивала Маджи, хотя сама не заглядывала на кухню уже лет двадцать. В подтверждение своих слов она притащила туда Мизинчика и решила показать, что такое «глубокое прожаривание», но все закончилось катастрофой.

«Ничего страшного, — сказала Маджи, снимая заляпанное маслом сари. — Сходи пока понаблюдай за Канджем, а я научу тебя готовить самосы потом».

Учиться у Канджа было сложновато, но не потому, что он не следовал правилам и рецептам, просто ему лень было учить. Легкими взмахами рук, изредка покряхтывая, он превращал груду овощей и специй в сущее объедение, но ровным счетом ничего не рассказывал Мизинчику. Он считал ее всего-навсего зрительницей и представлял, будто споро орудует ножом в огромной кухне, мастерски подсыпая пряности на глазах у благоговейно застывших поварят.

В молодости он мечтал хотя бы денек поработать в шикарном ресторане — в «Бомбелли» на пути между Чёрчгейт-стэйшн и Марин-драйв или в «Наполи» с его ультрасовременным музыкальным автоматом. Но у Маджи ему жилось так вольготно, что он всегда гнал от себя эти неясные мечты о будущем. Ну а после появления Парвати в 1943 году Кандж и думать о них забыл, блаженно запекаясь в тандуре супружеской жизни. Митталы досыта набивали желудки, оглашая столовую благодарными отрыжками, однако повару все же казалось, что его таланты не оцениваются по достоинству. Поэтому Кандж ожесточался и наполнялся горечью, как твердые бугристые тыквы, которые он фаршировал чили, а потом усердно тушил на сковороде.