Правило четырех - Дастин Томасон

Проснувшись, Полня просит служанку объяснить сон, и женщина говорит, что мальчик — это Купидон, а девушки оскорбили его тем, что отказали во внимании своим ухажерам. Полия делает вывод, что поступила плохо, когда не ответила на любовь Полифила.

Тафт умолкает и, повернувшись к залу спиной, рассматривает громадные, словно повисшие в воздухе картины.

— Но давайте предположим, что явное значение не является истинным, — продолжает он, все еще стоя к нам спиной. — Что, если интерпретация сна, данная служанкой, неверна? Что, если понесенное женщинами наказание должно лишь послужить нам ключом к разгадке того, в чем в действительности состоит их преступление?

Давайте вспомним, какое наказание за государственную измену веками практиковалось в некоторых европейских государствах до и после написания «Гипнеротомахии». Осужденного за это преступление сначала подвергали волочению, то есть привязывали к хвосту лошади и провозили через город. Затем его доставляли к эшафоту и вешали. Но вешали так, чтобы он остался жив. После этого ему вспарывали живот, вырезали внутренности и сжигали их тут же, на месте. Палач доставал сердце и предъявлял его зрителям. И только после этого труп обезглавливали, останки четвертовали и, насадив на пики, выставляли на всеобщее обозрение в людных мостах в качестве предупреждения будущим предателям.

Тафт поворачивается к залу — ему надо видеть реакцию слушателей — и снова возвращается к слайдам.

— Имея все это в виду, давайте еще раз попытаемся проникнуть в смысл картин. Мы видим, что многие детали совпадают с тем, о чем я только что рассказал. Жертв действительно доставляют к месту казни, точнее, они доставляют себя сами да еще привозят туда своего палача. Их четвертуют, их сердца предъявляют публике, которая в данном случае состоит из диких зверей.

Однако вместо того, чтобы повесить, женщин убивают мечом. Как это понимать? Одно из возможных объяснений состоит в том, что обезглавливание посредством топора либо меча считалось наказанием, более подходящим для особ высокого звания, тогда как повешение представлялось делом слишком грубым. Вероятно, казненные принадлежали к благородному сословию.

И наконец, звери на рисунках заставляют нас вспомнить о трех зверях из первой песни «Ада» Данте или шестого стиха книги пророка Иеремии. — Тафт обводит взглядом притихшую аудиторию.

— Я только собирался сказать, что… — с улыбкой замечает Чарли.

Закончить, как ни удивительно, ему не дает Джил.

— Лев символизирует грех гордыни, — продолжает Тафт, — тогда как волк — грех алчности. Это смертные грехи, на что указывает и мера наказания. Но дальше мы видим, что автор «Гипнеротомахии» отступает от «Божественной комедии»: у Данте третий зверь — леопард, символизирующий похоть. Однако Франческо заменяет леопарда на собаку, давая понять, что похоть не была в числе грехов, за которые две женщины понесли наказание.

Тафт делает паузу, давая собравшимся время, чтобы переварить услышанное.

— Таким образом, мы начинаем читать язык жестокости. Вопреки представлениям многих из вас это не исключительно варварский язык. Подобно многим нашим ритуалам, он многозначен. Нужно только научиться его читать. Я же укажу вам на еще одну деталь, которая поможет лучше понять рисунок. Я укажу вам на нее, поставлю вопрос и… Остальное за вами.

Итак, мы переходим к последнему ключу. Если обратить внимание на оружие в руках мальчика, то нетрудно предположить, что Полия идентифицировала его неверно. Будь это Купидон, как решила служанка, его оружием были бы лук и стрелы, но никак не меч.

По залу проносится легкий шум. Похоже, многие из присутствующих увидели Валентинов день в совершенно ином свете.

— И вот я спрашиваю вас: кто этот мальчик, размахивающий мечом, заставляющий женщин оттащить его боевую колесницу в лес, а затем убивающий их, как будто они виновны в государственной измене?

Он умолкает, словно готовясь дать ответ, но вместо этого говорит:

— Решите эту задачку, и вы начнете понимать скрытую правду «Гипнеротомахии». Возможно, вы даже начнете понимать значение не только смерти, но и тех форм, которую смерть принимает. Все мы — и те, кто наделен верой, и те, кто ею обделен, — слишком привыкли к знаку креста, чтобы понимать значение распятия. Но религия, в особенности христианство, всегда была историей о смерти во цвете жизни, о жертвах и мучениках. Сегодня, когда мы чтим самых известных из мучеников, нам нельзя об этом забывать.

Тафт снимает очки, складывает их, кладет в нагрудный карман и говорит:

— Вверяю вам это и верю в вас. — Он отступает на шаг в глубь сцены и добавляет: — Спасибо всем и доброй ночи.

Аплодисменты вспыхивают во всех уголках зала; сначала они звучат нерешительно, но быстро нарастают, превращаясь в овацию. Несмотря ни на что, этот странный человек увлек слушателей, заворожил их необычным сплавом интеллектуального и кровавого.

Тафт кивает и направляется к столу у подиума, но аплодисменты продолжаются. Некоторые даже поднялись с мест.

— Спасибо, — снова говорит он, останавливаясь у стола и кладя руки на спинку стула.

Улыбка медленно появляется на его лице, как будто в течение всей лекции это он наблюдал за нами, а не мы смотрели на него.

Профессор Хендерсон тоже встает и, приблизившись к кафедре, призывает публику к тишине.

— По традиции мы предлагаем закуски и напитки во дворе между этой аудиторией и часовней. Как мне сообщили, под столами уже установили обогреватели. Прошу всех присоединиться к нам. — Она поворачивается к Тафту и добавляет: — Мне остается только поблагодарить доктора Тафта за столь запоминающуюся лекцию. Вы определенно произвели впечатление.

Профессор Хендерсон улыбается, но несколько напряженно.

Слушатели снова аплодируют и начинают понемногу подтягиваться к выходу.

Тафт смотрит на них, а я смотрю на него. При том затворническом образе жизни, который ведет этот человек, я видел его лишь несколько раз, но только теперь понимаю, почему Пола так влечет к нему. От него невозможно отвести глаз, даже если знаешь, что он ведет с тобой игру.

Тафт медленно идет через сцену. Белый экран уходит вверх, и три слайда сливаются в серое пятно на фоне черной доски. Я едва успеваю различить пожирающих женщин зверей и уплывающего мальчика.

— Ты идешь? — спрашивает Чарли, остановившись у двери.

Я спешу за ним.

— Ты не нашел Пола? — спрашивает Чарли, когда я догоняю его и Джила в вестибюле.

— Ему моя помощь не понадобилась.

Я рассказываю о том, что успел подслушать, и Чарли качает головой.

— Не надо было его отпускать. — Он останавливается. — Так Пол пошел за Кэрри?

— Нет, он пошел к Биллу Стайну.

— Эй, ребята, вы идете? — спрашивает Джил.