Эйлин - Отесса Мошфег

Минута прошла в молчании. Мальчик смотрел на руки матери, которые та так и держала сложенными на столе. Потом миссис Польк подняла взгляд и посмотрела Ли прямо в глаза. Морщины на ее лице были длинными и мягкими, как будто это лицо когда-то было крупнее, а потом сдулось, оставив глубокие складки, похожие на траншеи. Она заплакала. Если я и слышала ее слова, то не запомнила их в точности, однако, я полагаю, смысл их был таков: «Как ты мог так поступить со мной?» — и сказано это было тихо и без всякого выражения. Потом миссис Польк откашлялась, громко булькнув горлом. Когда она доставала из кармана бумажный платок, я заметила, что ладони у нее широкие, красные и обветренные. Высморкавшись, она, точно рассерженный ребенок, скомкала платок и резким движением сунула обратно в карман. В этот момент миссис Польк напомнила мне о моей матери и ее быстрых переменах настроения: та тоже могла в одну минуту смеяться и петь, а в следующую уже ругаться в подвале над грудой грязной одежды и яростно пинать стены. Это была двойственность такого же рода: голосом выражать одно, а жестами — совсем другое. Ребекка перестала царапать в блокноте и, перенеся вес на одну ногу, каблуком второй затоптала на полу окурок своей сигареты. Рэнди краем глаза поглядывал на эту бесстыдно, демонстративно выставленную вперед ногу — по крайней мере, мне так казалось. Ребекка держала карандаш в зубах, и, повернувшись к ней, я заметила, что кончик ее языка торчит между зубами, на которых, совсем рядом с резинкой на верхнем конце карандаша, виднеются пузырьки слюны. Этот вид приоткрытого рта — нежного, с розовыми деснами и по-детски чистыми и красивыми зубами — причинил мне боль. Я сгорала от зависти. Конечно же, Рэнди предпочтет мне Ребекку. Ее было легко полюбить. Я старалась держать свою «посмертную маску», под которой лицо мое горело от ревности и стыда. Когда семь минут, отпущенных Ли на свидание, истекли, я постучала по косяку двери, и Рэнди жестом велел Ребекке отойти, чтобы миссис Польк могла выйти. Но сначала та уронила на стол несколько слезинок, а потом произнесла, больше для нас, чем для своего сына:

— Это я виновата.

Ли спокойно смотрел на часы.

Я проводила миссис Польк обратно в вестибюль, но, обернувшись, увидела, что Ребекка вошла в комнату посещений и скользнула в опустевшее гостевое кресло напротив Ли. Она заговорила с ним, и его улыбка угасла. Слушая, он все ниже опускал голову. Казалось, что между ними протянулась какая-то тесная связь, но как она могла возникнуть? Ребекка только что появилась в «Мурхеде», и вот она уже подается ближе к узнику, склоняет лицо к его лицу, многозначительно поднимает брови, а ее блестящие глаза ищут его взгляд. Я подвела миссис Польк к конторке, протянула ей ручку и смотрела, как она выводит свое имя: Рита П. Польк. Почерк ее не был сердитым. Он был небрежным, безразличным — бестрепетным. Она не оглянулась на сына, только несколько раз моргнула, вздохнула, словно по окончании тяжелой работы, потом набросила на плечи пальто и вышла в коридор. Я представила, как эта женщина, вернувшись домой, вяжет крючком очередную кошмарную кофту, ругаясь и скрипя зубами всякий раз, когда упускает петлю. Мне было жаль ее. Я инстинктивно знала, что у миссис Польк, у этой вдовы, не было других детей.

Следуя протоколу, я жестом указала Джеймсу, чтобы вел следующего мальчика. Однако Ребекка все еще беседовала с Ли. Тот отвернулся от нее и положил на стол вытянутые руки. Неожиданно исполнившись отваги, я вошла в комнату, чтобы попросить их освободить помещение. Я отчетливо увидела слово, вытатуированное на пальцах Ли. «LOVE». Это глубоко обеспокоило меня. Я ничего не сказала, просто смотрела, как мальчик втянул носом воздух и раздраженно утер со щеки слезу основанием ладони. Ребекка положила руку ему на плечо. А потом второй рукой коснулась его колена под столом. На виду едва ли не у всех, в моем присутствии, она осмелилась настолько приблизиться к мальчишке, касаться его, придвинуться к нему настолько, что он, всего лишь подняв взгляд, мог заглянуть в вырез ее блузки, мог бы коснуться губами ее губ. Я смотрела, не в силах поверить. Они что, не видят меня? Почему мальчик не ерзает в беспокойстве и не отстраняется? Казалось, его действительно все устраивает. Как же мне прервать их? Я уставилась в пол. Приведя следующего маленького заключенного, Джеймс легонько постучал по дверному косяку.

— Извините, — сумела выговорить я, — но нам нужно это помещение.

— Конечно, — отозвалась Ребекка, потом тихо сказала Ли: — Мы можем поговорить в моем кабинете. Хочешь кока-колы?

Ли кивнул.

— Я принесу тебя колы, — пообещала она. Когда они встали, вошел Рэнди с наручниками в руках. — О нет, — возразила Ребекка. — В этом нет необходимости.

Она взяла Ли за локоть и повела по коридору к своему кабинету. Джеймс, растерянный и смущенный, смотрел вслед, пока я не откашлялась и не указала на мальчика, стоящего рядом с ним. Я видела, что походка Ли стала спокойной и размеренной. Это было очень странно, и это злило меня, потому что я не понимала, что произошло и почему Ребекка, похоже, обращает на Ли Полька куда больше внимания, чем на меня.

До самого окончания часов посещения я вновь и вновь проигрывала в памяти эту сцену: Ребекка, склонившаяся ужасно близко к мальчику, волосы рассыпались по спине и плечам — с такого расстояния Ли, вероятно, мог чуять запах ее шампуня, ее духов, ее дыхания, ее пота. Должно быть, она чувствовала, как он отзывается на ее близость, как под ее ладонью напрягается его плечо, как с каждым вдохом вздымается и опадает его грудь, какой жар исходит от него. Если б меня не было там, если б они были наедине, быть может, ее рука поползла бы вверх по внутренней стороне его бедра и нежно коснулась бы его интимных органов? Быть может, он отвел бы волосы с плеча Ребекки и вдыхал бы запах ее шеи, приоткрыв губы? Быть может, он поцеловал бы ее шею, обхватил бы ее лицо своими почти мужскими ладонями, провел бы пальцами — с надписью «LOVE» — по ее тонким запястьям, вверх по рукам и плечам к ее груди, целовал бы ее взасос, привлек бы к себе, ощутил бы всю ее, теплую и мягкую, в своих объятиях? Сделали бы они всё это?

Я представляла себе все это, завидуя сначала Ребекке, потом Ли, переключаясь между ними, прикидывая, какую роль играл каждый из них, обижаясь на то, что меня предали, потому что я уже сочла Ребекку своей. Она была моим утешительным призом. Она была моим билетом на свободу. И ее поведение в отношении этого мальчишки ставило это все под угрозу. Быть может, этому Ребекку научили в Гарварде — завоевывать мальчишек посредством очарования и страсти, а затем вдалбливать им науки? Я пыталась думать, что это, возможно, некий новый способ, какого-то рода свободное мышление. Но чем больше я об этом размышляла, тем безумнее мне все это казалось. Что она говорила ему? Насколько они могли сблизиться за эти считаные дни? Что сказала или сделала Ребекка, чтобы завоевать доверие Ли? Я представляла, что происходит сейчас в кабинете Ребекки. Я хотела знать, что там происходит. Посетительницы проходили и уходили. Меня тошнило от ощущения покинутости — настолько я была склонна все драматизировать. Я полагала, что должна уйти сейчас, чтобы избавить себя от дальнейших горестей. Я снова фантазировала, как направлю «Додж» за край обрыва, на скалы у океана. Разве это не будет великолепно? Разве это не способ показать им всем, что я была отважна и что я устала от необходимости следовать их правилам? Я предпочту умереть, чем оставаться с ними, быть среди них, ездить по их милым улочкам или работать в их милой тюрьме — нет, это не для меня. Я едва не плакала, стоя у дверей. Даже присутствие Рэнди, красивого, пахнущего сигаретным дымом и выделанной кожей, не могло подбодрить меня.