Тени прошлого - Джулиан Феллоуз

Так что в былые времена даже представитель второстепенного, низложенного королевского дома оказывал устроителям приема немалую услугу, приняв приглашение, и Дагмар не была исключением. Великогерцогский дом Моравии на самом деле не мог похвастаться древностью династии. Это была одна из искусственно придуманных фамилий, которые всю вторую половину XIX века великие державы ставили у власти в балканских государствах, по мере того как распадалась Турецкая империя. За эти годы немецких и датских, а в некоторых случаях и местных князей посадили на трон в Румынии и Болгарии, в Черногории и Сербии, в Греции и Албании. Одним из таких государств было скромное гористое государство Моравия, граничившее почти со всеми вышеперечисленными. Турецкий правитель окончательно покинул страну в 1882 году, и на его место решили поставить мелкого князька из дома Людингаузен-Анхальт-Цербстских, главным образом потому, что тот был крестным принца Уэльского. Трудно сказать, отражал ли этот выбор факт близкой дружбы британского принца с матерью мальчика в год его рождения, хотя дом Мальборо обратился к лорду Солсбери с личной просьбой предложить на этот пост принца Эрнста, продемонстрировав тем самым поддержку нашего правительства. Поскольку по площади страна ненамного превышала средних размеров поместье английского герцога, а дохода приносила гораздо меньше, было решено, что королевская корона здесь не подойдет, и в апреле 1883 года в местечке Класко территория была торжественно провозглашена великим герцогством.

Надо сказать, что супруга новоиспеченного великого герцога была не в восторге. До того момента она неплохо проводила время между домом в Вене и охотничьими угодьями в Шварцвальде и спустя два года продолжала писать другу, что ей мешает одна немаловажная для этой роли характеристика, а именно полное отсутствие желания жить в Моравии. Определенных успехов августейшая пара все же добилась. Удача их новой страны состояла в расположении на жизненно важном перекрестке множества торговых путей. Это обеспечивало семье приглашения на каждое королевское празднество по всему свету, а также многообещающие предложения руки их дочерям, так что скоро в тесных душных детских исключительно неуютного дворца в столичном Оломоуце появились российская великая герцогиня, австрийская эрцгерцогиня и герцогиня Бурбон-Анжуйская. Сам дворец ненамного превосходил по размерам резиденцию декана во дворе собора в Солсбери, но содержать его было намного сложнее.

Как ни странно, великое герцогство Моравия дотянуло до самой эры джаза, но силы Сталина в сочетании с растущим сопротивлением монархической идее привели к падению династии. К 1947 году пребывание ее у власти закончилось, и моравская герцогская фамилия поселилась в пятиэтажном доме на Тревор-сквер, в районе достаточно приятном и расположенном неподалеку от «Хэрродс».

Но даже удобство покупок не могло возродить дух поверженного великого герцога, и через каких-то несколько месяцев он прекратил неравную борьбу. Как раз в этот момент его сын, последним в своей семье получив титул, освободившийся вследствие кончины августейшего родителя, принял смелое решение, которое серьезно уменьшило его шансы вернуть трон предков, но столь же серьезно увеличило шансы пожить в свое удовольствие. Заручившись великодушным, хотя и неохотным согласием своей овдовевшей матери, княгини младшей ветви Гогенцоллернов, он решил вступить в брак с единственной дочерью бизнесмена из Лидса, некоего Гарольда Свиндли, сделавшего состояние на организации самостоятельных туристических поездок. В последующие три года этот самый разумный из союзов благословило появление двух детей, один получил титул кронпринца Феодора, а другая – принцессы Дагмар.

Но для нас, а еще больше для наших родителей падение моравской династии произошло сравнительно недавно, и даже после возвышения мисс Мэрион Свиндли сияние настоящей короны не тускнело. Прошло всего лишь двадцать лет с их низложения, когда Дагмар стала появляться на наших приемах. Кроме того, коммунистический режим, пришедший на смену монархии, не пользовался популярностью, семья продолжала оставаться в списке приглашенных Букингемского дворца, и поговаривали, что в Испании грядет реставрация. В общем, сорок лет назад дело роялистов не казалось безнадежным.

Итак, новая великая герцогиня родила ребенка. Может, деньги семьи Свиндли и не слишком хорошо пахли, но их было вполне достаточно. И роль свою Мэрион усвоила очень хорошо, так что вскоре стала бóльшим католиком, чем папа римский. Она никак не могла считаться красавицей, но, как, по слухам, однажды выразилась вдовствующая великая герцогиня, наблюдая за невесткой, тяжело топающей по гостиной, точно морпех на сборах: «Что поделаешь. Нельзя быть совершенным во всем». К тому же никто не мог бы сказать, что она с виду невзрачна. Это обеспечивали хотя бы ее габариты. И дурочкой она тоже не была. Что касается крепкого здравого смысла, от своего отца, благоразумно не показывавшегося на публике, Мэрион унаследовала больше, чем готова была себе признаться.

Несмотря на все поклоны и титулования, еще не отжившие в те времена, великая герцогиня понимала, что в послевоенном мире трон ее робкую дочь не ждет. Еще она не предвидела, какую брешь проделает в ее доходах муж, который желал жить по-княжески, но не намеревался работать ни дня, чтобы заработать хоть пенни. В душе Мэрион была здравомыслящая североанглийская девушка и прекрасно знала, что никакое состояние не уцелеет, когда расходы безграничны, а доходы ничтожны, и желала убедиться, что дочь устроена как можно выгоднее, пока позолота не стерлась. И несмотря на то что британские принцессы к тому времени не выходили в свет, а лишь изредка появлялись на приемах у самых близких друзей, Мэрион решила, что Дагмар будет участвовать во всех мероприятиях года. Тем самым девушка заработает себе положение в британском высшем обществе и, если повезет, завоюет один из его трофеев. Великая герцогиня – в отличие от многих, если не большинства королевских особ – примирилась также с тем, что для осуществления этих планов ей придется раскошелиться. К 1968 году, когда великий герцог вот уже четверть века напропалую сорил деньгами, это больше не было так просто, как когда-то, но, сказав «a», герцогиня намеревалась сказать и «б». Рад сообщить, что я оказался в списке приглашенных.

Образцом для этого приема стал бал герцогини Ричмонд – знаменательное событие 1815 года, состоявшееся в Брюсселе накануне Ватерлоо. Местом был выбран «Дорчестер» на Парк-лейн. Сегодня этот отель считается излюбленным местом кинозвезд и восточных коммерсантов, но в те дни он играл важную роль в жизни еще существовавшего высшего света. В назначенный вечер мы вошли – кажется, с самой Парк-лейн, через боковой вход, – и тема вечера стала понятна с того момента, как мы шагнули в вытянутый зал с довольно низкими потолками. Ливрейные лакеи стояли навытяжку, все современные надписи, такие как «Выход», были спрятаны под зеленью, и повсюду горели свечи. Сегодня такое запретили бы, но тогда никто на этот счет не беспокоился. Мы вроде бы заняли весь первый этаж отеля. На самом деле это вряд ли возможно. Но в тот вечер казалось именно так. Мы, разумеется, приехали почти к одиннадцати, поужинали заранее, и шампанское, которое нам вручали в качестве приветствия слуги в белых париках, оказалось далеко не первым напитком за вечер. Надо помнить, что в конце шестидесятых хотя и считалось, что в подпитии садиться за руль не стоит, далеко еще было до того времени, когда подобные соображения стали существенно влиять на нашу жизнь. Вопрос: «Кто из вас сегодня пьет?» озадачил бы пришедшую поужинать пару, ибо ответ неизменно был бы: «Оба». Точно так же хозяйки не стеснялись просить своих друзей покормить их гостей ужином перед балом.