Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Александровна Корсакова

в общем, поздравляю. Твой материал отметил член Политбюро ЦК КПСС“. И ведь в самом деле отметил!

Уж не знаю, защищал ли он меня перед Романовым, но фактически с подачи главного редактора я продолжил в газете экологическую тему».

Но надо заметить, что ставшее заголовком выражение «Колея в серебряном бору» или его синоним «След в беломошном бору» имели и еще одно значение в те времена, когда партия руководила всем на свете, потому что больше руководить было некому по определению. Жесткий руководящий контроль мог прорубить такой «тракторный след» в твоей работе, что ни о каких дальнейших находках уже и не мечталось. Так губились способности сотен талантливых людей — и не только журналистов. Но особенно, конечно, доставалось ребятам из местной, не центральной прессы (испытано автором этих строк много лет назад на собственном опыте). Власть обкомов партии на местах была безгранична, и молодежные газеты, журналисты которых не хотели приспосабливаться и пытались сделать газету разнообразнее, интереснее, современнее, испытывали ужасное давление.

А если бы Селезнёв не успокоил тогда Соснова мгновенно пришедшим ему в голову доводом и не улыбнулся при этом — «твой материал читал и отметил член Политбюро»?

Но он улыбнулся, успокоил и ободрил. На все последующие годы.

У Евгения Михайловича Тяжельникова, первого секретаря ЦК ВЛКСМ с 1968 по 1977 год, естественно, было свое видение того, о чем должна писать комсомольская газета, и это было видение политика:

«Молодежная газета, которой руководил Геннадий Селезнёв, поддержала в те годы движение наставников молодежи, много внимания уделяла трудовому и патриотическому воспитанию юного поколения. Она первой рассказала всей стране о новых традициях ленинградцев — о посвящении в рабочий класс, вручении аттестатов трудовой зрелости и других. В эти годы сложилась практика подготовки в ПТУ молодых рабочих со средним образованием».

Эта цитата из статьи Евгения Михайловича возвращает нас к одной из тех немногих общих тем, которые были действительно очень важными и для Тяжельникова, и для Селезнёва.

Они, эти темы, непосредственно касались экономики и положения дел в стране — в том числе неинтересная и ненужная для «элиты» тема сохранения рабочего класса и его лучших традиций, а также сохранения мастерства как такового. Но в конечном счете только эти «скучные» материи ведут к сохранению главного показателя для любой развитой, т. е. мощной во всех отношениях страны, ее промышленного потенциала, который в ежегодной мировой статистике создает пункт «ВВП» — валовой внутренний продукт. Статьи об экономике — основе жизни — читают не все, потому что они серьезны. Но они — главные.

Селезнёву, конечно, хотелось, чтобы в работящем и работающем советском обществе все были мастерами.

При этом он и сам становился мастером, причем не только газетного менеджмента — нет, укреплял свое великое мастерство руководства самыми разными людьми, связывал их, находил способы взаимодействия между ними. Вот неожиданный рассказ журналиста и человека из мира кино, генерального продюсера кинокомпании «Президент-фильм» Александра Забровского:

«1977 год. Командировочное задание на поездку в Ленинград с самого начала показалось мне несколько странноватым.

Вызванный к главреду редактор отдела репортажа и новостей „Недели“ вернулся в кабинет мрачнее тучи. Мы с Владиленом Арсеньевым, будущим генеральным продюсером НТВ и секретарем Союза кинематографистов РФ, сидя на одном стуле, поскольку второй поставить было просто некуда, „ели глазами“ начальство.

Церковер плюхнулся на свой персональный стул и обвел нас, двух стажеров отдела, до боли знакомым взглядом.

Арсеньев решил сработать на опережение:

— Что случилось? Какой-то ляп?

Эдуард Моисеевич произнес:

— Хуже. Главному позвонили оттуда, — редактор отдела выразительно посмотрел в потолок, — требуют немедленно на полосу „Гость 13-й страницы“ интервью с генеральным директором ЛОМО (Ленинградское оптико-механическое объединение) Панфиловым Михаилом Панфиловичем.

Я решил вмешаться:

— Так что за сложность? В Ленинграде есть собкор „Известий“ („Неделя“ была суперпопулярным приложением к „Известиям“. — Т. К.), пусть звонит этому Панфилову и договаривается.

— Собкору в интервью было многократно отказано.

Церковер вновь обвел нас испытующим взглядом и, зафиксировав его на мне, сказал:

— Поедешь ты. Собирайся. Если не уговоришь Панфилова, ищи работу дворника на Ленинградском вокзале.

С редакционного телефона я позвонил Льву Сидоровскому, спецкору при редакторе ленинградской „Смены“ — „ходячей энциклопедии“ ленинградской журналистики, поведал о своем задании. Лев Исаевич взял паузу и одарил фразой, с которой я живу и по сей день:

— Лучше бы тебе поручили с королевой Викторией сыграть в крокет. Путь вижу один — падать в ноги нашему главному.

— Лев Исаевич, я готов. Но как мне до этих ног добраться?

— Приезжай. Попробую помочь.

Ранним утром я уже был на Фонтанке у здания „Лениздата“. Геннадий Николаевич Селезнёв принял нас сразу после окончания утренней планерки. Как ему удалось это сделать, для меня до сих пор загадка. У главного редактора ежедневной газеты в течение суток минуты свободной могло не быть. Но он выслушал. Сделал какие-то пометки в блокноте. Снял трубку „вертушки“. И как-то очень правильно, с первой фразы, начал разговор.

В выстроенности слов и предложений Селезнёва не было аппаратных клише и стереотипов. Говорил он без намеков на панибратство и заискивание, дружелюбно и с достоинством, выказывая несомненное уважение к собеседнику, но не допуская при том просительных ноток.

Повесил трубку. Очень по-доброму посмотрел на меня. Положил ладони на стол, рядом с оттиском полосы завтрашнего номера. И сказал, как бы напутствуя:

— Ну вот, желаю успехов. Сегодня в восемь вечера Панфилов ждет тебя в своем кабинете. Пропуск будет заказан. Напечатают твое интервью — обязательно прочту. Если опять будут сложности — звони. Или Льву Исаевичу, или мне, напрямую, — и протянул визитную карточку.

Беседа с Панфиловым затянулась до глубокой ночи. Готовый текст интервью я обещал прислать на визирование. Что и сделал.

Проблемы возникли. Но несколько позже и не с Панфиловым.

Михаил Панфилович порекомендовал посетить „ЛОМОвский“ музей. Я посетил. На одном из стендов обратил внимание на фотографию: молодая женщина в спецовке солнечно улыбается, стоя на подножке грузового трамвайчика. Под фотографией подпись: „Комсомолка Таисия Склярова. Июнь 1943 года. Возила боеприпасы к линии фронта“. Сотрудник музея прокомментировал:

— Наша Таисия Ивановна. Люди звали ее „ленинградская мадонна“.

— Не слишком ли?

— Нет, не слишком.

Из его рассказа я узнал, что Таисия Склярова после бомбежек в составе комсомольской дружины обходила разбомбленные дома, отыскивая и спасая выживших. После снятия блокады она пришла в Эрмитаж и стала объяснять смотрительнице у входа, что ей нужно поговорить с „самым главным директором“. К ней вышла искусствовед Ирина Ивановна Головина. И Таисия Ивановна рассказала ей, что в развалинах подбирала „очень красивые картины“. Вот и подумала — не пригодятся ли они музею?