Японский парфюмер - Инна Бачинская

— Пожалуйста, расскажите мне о ней. Какая она была?

— Какая? — Она вздохнула. — Знаете, она была из тех славянок, в ком не перебродила до конца кровь какой-нибудь цыганской или татарской прабабки — темпераментная, стремительная, смуглая… О таких говорят — во всякой одежде красива, во всякой работе ловка!

Лидия Антоновна была романтиком. Не такой уж редкий случай среди женщин, проживших жизнь в одиночестве. Некоторые, правда, становятся человеконенавистницами. Она же была доброжелательна и сентиментальна. Увидев рекламу нового фильма о любви, она тут же звонила приятельнице, и они отправлялись в кинотеатр сопереживать злоключениям очередной золушки. После кино, наплакавшись всласть, они шли в любимое кафе есть мороженое и говорили, говорили, говорили… Сначала о фильме, потом переходили на знакомых, сослуживцев, одним словом, обо всем на свете. Она была славной женщиной и жизнь вела простую и спокойную. Когда-то, совсем молоденькой девушкой, она вышла замуж. Муж был геологом и погиб в тайге. Она и узнать-то его толком не успела.

Лидия Антоновна была самодостаточна, создав собственный уютный мирок, наполненный сентиментальными романами, фильмами о любви, серо-голубыми африканскими фиалками, звонками приятельницам и рецептами печений. Раз или два случались в ее жизни женихи, уже после смерти мужа, и она всерьез задумывалась о замужестве, но дальше раздумий дело не шло. На вопрос «иметь или не иметь», как в той старой песенке, она отвела однозначно: «Не иметь!» Ни тети, ни семьи, ни собаки! Если бы ей пришлось определить свою жизненную философию, ей бы хватило трех слов: «Жизнь — это радость!» Она не считала себя обделенной, и все в жизни ее радовало. Радовал дождь, лес, закатное солнце, утренний кофе, шоколадные конфеты, кружевное белье. Что может быть лучше, чем интересный фильм по телевизору, а ты сидишь на тахте с ногами, а рядом — коробочка с шоколадом?

Судьба была благосклонна к ней, никогда не предложив жестокого выбора между добром и злом, честностью и бесчестием или предательством. Ей везло с начальниками. Ее уважали и ценили за трудолюбие, спокойный нрав и надежность.

— Знаете что… — Лидия Антоновна улыбнулась, — если у вас есть время, мы могли бы пообедать вместе, у меня перерыв через… — она взглянула на изящные часики на запястье, — семнадцать минут. Тут рядом есть совершенно очаровательное кафе, мы часто там обедаем. Хотите?

— Хочу, конечно, хочу! — обрадовалась я. — Спасибо вам.

— Не за что. Можете пока посидеть здесь, — предложила Лидия Антоновна.

— Я, пожалуй, подожду вас на улице, день прекрасный. Я не прощаюсь.

…Через тридцать минут мы сидели в маленьком кафе со смешным названием «Семеро с ложкой», убранном в народном стиле — расписные блюда на стенах и самовары на полках.

— Рекомендую вареники с капустой и грибами, — сказала Лидия Антоновна, — лучших вареников я в своей жизни не ела.

Вареники были поджарены до золотисто-коричневой корочки и восхитительно пахли. К ним подали две мисочки — со сметаной и яблочным пюре. Я почувствовала, что проголодалась.

— Спасибо вам, Лидия Антоновна, вы замечательно придумали. А то я бы наверняка забыла пообедать.

— А вот это напрасно, — огорчилась Лидия Антоновна, — лучше пропустить ужин, но не обед. И необходимо погулять после обеда, хоть немного.

— Лидия Антоновна, а вы знали Алину раньше, до того, как она пришла к вам на фирму? — Я взяла быка за рога.

— Не знала, но мы с ней очень подружились. Алина была незаурядной женщиной — красивой, умной, с сильным характером, который почему-то принято считать мужским, хотя где они, эти мужчины с мужским характером? Товарища в беде ни за что бы не бросила! — Лидия Антоновна вздохнула. — Как несправедливо устроена жизнь! Ей бы жить да жить, а вот, поди ж ты, нет ее больше. Просто не верится. — Она замолчала, печально покивала. — Знаете, она бывала у меня дома, я угощала ее кофе и миндальным печеньем, она его очень любила… Она рассказывала мне о своей жизни. Она очень хотела детей, но… она не была счастлива в семейной жизни, может, потому и детей не было. А может, наоборот, была несчастлива, потому что их не было. Она никогда не жаловалась, гордость не позволяла, но ведь одна женщина всегда поймет другую, правда? Я видела ее мужа всего один раз, но и этого было вполне достаточно. Она как-то привела его к нам на вечер, на Новый год, кажется. Внешне ничего, представительный, но какой-то вялый, замороженный, весь вечер просидел молча, только зыркал исподлобья. Мы все решили, что он ей не пара. Она была намного интереснее, образованнее. И я думаю, она его не любила. — Голос Лидии Антоновны понижается до шепота. — Может, и детей не было, потому что не любила. Она даже его фамилию не взяла, оставила свою. А потом этот дурацкий конфликт из-за сухого молока… Она очень переживала. Наш Игорь Петрович — прекрасный человек, но иногда бывает крут. Мы все думали, что он ее уволит. И Савика, Савелия Константиновича, нашего бухгалтера, вместе с ней.

— А при чем здесь ваш бухгалтер? — Я насторожилась — «сделала стойку», как дядюшкин курцхар при виде соседских кур, за неимением уток.

— Ну, как же, — глаза Лидии Антоновны сияли мягким растроганным блеском, — у них же любовь была… как в кино. Алина мне сама рассказала. Но я и так все знала. Все знали. Да они ничего и не скрывали. То есть, конечно, Алиночка не скрывала, говорила: «Любовь — это святое, это самое большое чудо на свете, горе тем, кто разлучит влюбленных…» Савик, правда, стеснялся. Ну, да он всегда глазки прятал… Ничего особенного, такой незаметный человечек, совсем не герой, но вот поди ж ты, рассмотрела она в нем что-то. Говорила мне: «Он такой нежный, добрый, доверчивый, как ребенок». — Голос Лидии Антоновны приобретает мечтательные интонации. — Почему именно он, а не более подходящий ей сильный и мужественный человек? Любовь слепа, да и слава богу, а то род человеческий повывелся бы. Встречались они где-то там, подальше от людских глаз, бродили, смотрели на звезды.

«Ах, он знает названия звезд!», «Ах, он пишет стихи!». А кто их не пишет сейчас? Правда, я никогда бы не подумала, что Савик сочиняет стихи. «Ах, он такой беззащитный!». И, разумеется, готова была за Савика в огонь и в воду, — голос Лидии Антоновны журчит как ручеек, и, к своему ужасу, я чувствую, что меня начинает клонить в сон. Не надо было налегать на вареники!

— «Ах, его дома не понимают!», «Жена его простая женщина, она ему не пара!». Видела я его жену. Действительно, простовата, но, по-моему, ему в самый раз — здоровая, ядреная тетка из предместья, необразованная, хваткая, лавочный бизнес у нее, торгует всякой мелочовкой. А Савелий Константинович по природе своей человек мягкий, несмелый. Он за ней как за каменной стеной. Правда, как-то раз он пришел с большим синяком под глазом, и все еще смеялись, что его жена поколотила. О том, что у них с Алиной роман, знали все. Их постоянно видели вместе, причем Алина нисколько не стеснялась, а наоборот, как будто даже гордилась, всегда веселая была, смеялась. Бывало, что-то ему рассказывает, а он, как зайчик, от страха ушки прижимает, по сторонам не смотрит, боится. И все гадали, чем дело кончится: уведет она его у жены или нет? Знаете, я иногда думаю, что Алина придумала эту любовь не только для себя, но и для него тоже, сам бы он не посмел. — Лидия Антоновна, улыбаясь, смотрит на меня. — И я ее очень понимала — ей так хотелось любить и быть любимой. Я как-то очень деликатно намекнула, что Савик ей не пара, но она твердо сказала, что ее жизнь — это ее жизнь, и она проживет ее без советов всяких доброжелателей… И перестала ходить ко мне. — В голосе Лидии Антоновны слышится обида. — Знаете, эти отношения не могли кончиться добром. Так и случилось. В один прекрасный день жена Савика закатила ей скандал прямо у нас в вестибюле, в самом конце рабочего дня, на глазах у всех сотрудников. Все высыпали в коридор, а той того только и надо. Орала, что Алина — падшая женщина, слова она, конечно, другие употребляла, разрушает семью, оставляет детей сиротами. У них взрослые сын и дочь, торгуют по ларькам. Возбудилась, визжит, кровь из носа пошла… Одним словом, убивают ее, караул, спасите, люди добрые! Савик в это время где-то прятался, а Алина стояла, как Орлеанская дева, бледная, с презрительным выражением лица, и только повторяла как автомат: «Я вам не сделала ничего плохого, уходите!» — Ужас! Сцена как из греческой трагедии — две женщины, одна — фурия, другая — холодна как лед, и насмерть перепуганный мужчина — яблоко раздора! И любопытная публика, хихиканье — не каждый ведь день такое увидишь. Потом бедный Савелий Константинович собрался с силами, вышел откуда-то и к жене: «Машенька, Машенька, я прошу тебя, не надо, люди ведь, пошли домой, дома поговорим!» А Машенька как рявкнет: «Молчи, подонок! Я людей не боюсь! Пусть все знают, с кем ты связался!» Ну, разумеется, все это другими словами. И снова крик, визг, чуть ли не врукопашную рвется! Я Алину увела почти силой. Она была как в столбняке, белая, губы трясутся, сказать ничего не может, зубы стучат о край стакана… Пришла в себя и говорит: «А все равно, любовь победит! Мы будем вместе!»