Русский Рэмбо для бизнес-леди - Александр Звягинцев

– Гринюшка-а-а-а, беги-и-и-и, ро-о-одненьки-ии-ий! – подбитой птицей повис над рассветным хутором крик его мамки, и этот крик он навсегда унес в свою взрослую жизнь…

Он перемахнул через забор в сад, из сада в зацветающую картошку, а вслед ему, осыпая с яблонь созревающие плоды, гремели винтовочные залпы и летел лютый мат. Из картошки Гриня метнулся в укрытые туманом овсы и упал без чувств под куст конского щавеля, вымахавшего на проплешине в два его роста.

Двое суток пролежал он без движения в овсах, а на третьи, не заглянув даже на разграбленное родимое подворье, побрел куда глаза глядят…

Опустевшие в тот голодный год украинские шляхи к зиме привели его в богатый город Харьков, бывший в то время столицей Украины. Помыкавшись с протянутой рукой в Харькове, Гриня примкнул к подростковой банде, состоящей из таких же подранков, промышляющих мелким воровством на вокзале и на базарах.

Из-за природного ума и начитанности уже через два года Гриня стал вожаком банды, а за черный как смоль чуб и особый дар освобождать фраеров от карманных часов, перстней, колец и всего прочего, что блестит, получил он у взрослых урок кличку Воронок.

Время шло, и Воронок очень быстро превращался во взрослого Ворона. Как-то на гастролях банды в Киеве один уркаган с дореволюционным стажем доходчиво объяснил ему: воровать у граждан – дело последнее. Воровать надо у государства, так как государство само – самый большой грабитель. С тех пор повзрослевшая банда завязала с "раздеванием" фраеров и переквалифицировалась на государственные магазины, продуктовые склады и торговые базы. Разрабатывая хитроумные операции, Ворон бормотал всегда загадочную для урок фразу из Тиля Уленшпигеля:

"Пепел Клааса стучит в мое сердце!" Милиция Харькова с ног сбивалась, но дерзкие ограбления следовали одно за другим. Гриня жестоко мстил красным околышам за разоренную свою семью. Все награбленное шло на воровской общак.

Взрослые урки, на которых в первую очередь падал гнев красных околышей, попытались даже убить его, но в жестокой поножовщине на одной из загородных "малин" сами потерпели полное поражение и признали его власть над собой.

Индустриализация в стране захватывала в свой водоворот и юных грабителей. Они поступали работать на заводы и фабрики, учились на рабфаках, но по первому требованию вожака являлись на "малину" и шли на дело, потому что Ворон люто расправлялся с отступниками от воровских законов. Сам он к тридцать восьмому году тоже закончил рабфак при Харьковском тракторном заводе и, чтобы окончательно выяснить для себя вопрос взаимоотношений государства и личности, усердно штудировал Уголовный кодекс, готовясь к поступлению в Харьковский юринститут. Время от времени кто-то из харьковских урок "залетал" по мелочевке в зону, и от них пошел гулять по Гулагу слушок о фартовом харьковском жигане по кликухе Ворон. Как водится, слушок обрастал фантастическими подробностями его воровских подвигов и в конце концов дошел до ушей красных околышей.

Повязали его прямо в институте, у доски со списками поступивших, где была и его фамилия.

Но Ворон не "каркал" – подельников не заложил, никаких бумаг не подписал. Ему влепили семерик, и "столыпинский вагон" увез его в Воркуту.

Зона баклана с громкой воровской славой встретила сдержанно. Королем зоны был здоровенный армянин-глиномес, карточный шулер из Сухуми по кличке Арно Туз. Ворон стойко перенес обязательную для баклана "прописку" и издевательства спаянной кавказской шоблы Арно, от которой больше всего, с благословения вертухаев, доставалось доходягам политическим. Держался Ворон замкнуто и власти Арно над собой не признавал. Однажды Арно предложил ему работать на лагерного "кума". Ворон не долго думая послал его по матери. Разъяренный Арно решил поставить строптивого новичка на "четыре кости", и тогда Ворон на виду у всего барака точно рассчитанным движением всадил ему в солнечное сплетение заточку из оленьего рога. Зеки при виде мертвого Арно оцепенели от ужаса, но быстро опомнились и понесли по кочкам кавказскую шоблу. На другой день вертухаи свезли за зону на подводах шесть трупов и закопали их в мерзлую воркутинскую землю.

Ворону добавили еще семь лет и отправили по этапу в лагерь на заполярной горной реке Собь. С этапа он бежал, воспользовавшись жуткой пургой, бушевавшей несколько дней над Полярным Уралом. Река к тому времени еще не встала, и он, соорудив плот, сплавился на нем до Лабытнанги. В Лабытнанги через ссыльных поселенцев с Украины ему удалось достать документы на имя местного жителя и наняться пастухом оленей в ненецкий колхоз. За зиму на парной оленине, рыбе и полярных куропатках Ворон раздался вширь и вошел в полную мужскую силу: рост под сто девяносто, косая сажень в плечах и пудовые кулаки.

С оленьими стадами в ту зиму он дошел до Тарко-Сале, а оттуда по весне с первыми караванами леса сплавился по Оби до Ханты-Мансийска. В Хантах Ворон неожиданно встретил своего хуторянина, также раскулаченного в голодном тридцать третьем году.

От него он узнал, что родители его упокоились в здешной приобской земле, что два средних его брата в армии, на финской войне. Хуторянин отвез его на телеге в таежную деревню, где на спецпоселении жили два старших брата Ворона. У братьев уже были семьи и хозяйство. Узнав, что их будто с неба свалившийся младший брат Гриня – беглый зек, старшие братья не на шутку перепугались. На третий день его гостевания связали они его сонного вожжами и выдали красным околышам. Ворон не осуждал братьев, но у него будто пуповина оборвалась. Он понял, что отныне жить ему на земле одиноким тундровым волком…

Потом была Свердловская этапка, червонец за побег и ходка на дальняк, в Магадан. Туда уже дошли вести о "подвигах" харьковского уркагана. Признанные воровские авторитеты сочли за честь скорешиться с уркой, замочившим в Воркуталаге ссучившегося Арно Туза, и отвели ему место на нарах у окна. За приверженность воровским традициям лагерные паханы уже через два года посвятили Ворона в звание "вора в законе".

В Магаданской зоне в ту пору был на отсидке цвет интеллигенции, У Ворона появилась возможность общаться со знаменитыми артистами и военачальниками, слушать академиков и профессоров, читать умные книжки и закрыть наконец мучивший его вопрос о взаимоотношениях личности и государства. Это – взаимоотношения кошки и мышки. Кошка может сразу слопать мышку, может поиграть с ней в прятки… А сумасшедший поп, сидевший еще с ленинских времен, раскрыл Ворону великую тайну жизни: над человеком есть только двое судей – бог и он сам.

Когда дошла весть о германском вторжении, Гулаг забурлил страстями. Все рвались на фронт. Ворон написал заявление. Лагерное начальство радо было избавиться от отпетого рецидивиста, якшающегося с политическими, и включило его в списки штрафников первым номером.

В новогоднюю ночь под сорок третий год штрафбат, где оказался рядовой Варакушкин, прямо с марша бросили на прорыв немецкой обороны на Ельнинском плацдарме. Впереди – огрызающиеся трассерами линии окопов дивизии СС, позади – красные околыши с пулеметами и собаками. Резались молча, выхлестывая на врага всю накопившуюся в лагерях злобу. Опешив от незнакомой тактики боя и от их звериной ярости, эсэсовцы в панике бежали. Когда рассвет открыл поле ночного боя, усеянное трупами в черных мундирах и в черных телогрейках, выяснилось, что от батальона остался двадцать один штык.