Тайный знак - Алёна Жукова

– Ну-ка, выпей. – И она налила полный стакан коньяку.

Он выпил, не морщась, будто воду.

– Никто не виноват, – успокаивала его Клава. – Это жизнь, судьба. Одевайся, отцу сейчас подмога нужна. Поехали.

– Не могу, Клава. Стыдно мне. Сама звони, спроси, когда хоронить будут и где. Сейчас никуда не поеду.

– И то правда, иди приляг, а я к вам на квартиру сгоняю, разузнаю что да как.

Клава пошла одеваться, а Михаил крутился, вертелся, но заснуть не мог. Мысли его, как с ледяной горки, все время соскальзывали в далекое детство. Попытался думать о маме, но почему-то вспомнился Василич и вкус леденцов из жженого сахара. Рот наполнился вязкой слюной, его чуть не стошнило. Горячая испарина выступила на лбу, заныли шрамы, и сразу накатило: печка, жар, книга… Да, книга, над которой ночами сидела мать. Он вспомнил, как капризничал, все хотел помешать ей. Ревновал к этой книге или еще что? Она вставала, ложилась рядом и пела песенку про серенького волчка, хватающего за бочок непослушных детей. Миша прислушался, ему показалось, что под кроватью кто-то дышит. Он с трудом отполз от края, но детский страх подбирался все ближе. Пересилив себя, заглянул под кровать и свалился бы головой вниз, но в последний момент ухватился за одеяло. Еле отполз на середину постели, чтобы волк не покусал – тот, что сидел сейчас в темноте и смрадно дышал.

– Клава, Клава! – закричал, рыдая. – Волка прогони, он там, под кроватью, сидит!

Клава перепугалась: уж не «белочка» ли Мишку накрыла? Легла рядом, придавила теплой грудью, и Миша не заметил, как задремал. Засыпая, думал, что с Клавой ему нечего бояться: она кому хошь, и этому сраному волчаре, пасть порвет…

На следующий день Клава, навестившая свекра, узнала, что Серафима ушла в монастырь замаливать свою вину. Миша, ни минуты не раздумывая, поехал вызволять Фиму, снять грех с ее души. Перед ней он покаялся во всем – что воровал и что стило в скупку сдал. Признался, что отца всегда недолюбливал, чувствуя в нем чужого, а на мать обижался: увезла его от Василича, да и книга для нее дороже всего на свете, даже сына дороже – так он думал.

Серафима слушала, охала и, как в детстве, жалела:

– Слаб ты, Мишаня, ох, слаб. Мучают тебя бесы. А все потому, что дверца в душе крест-накрест не заперта, и ходют те бесы сквозь тебя, как по бульвару: туда-сюда, туда-сюда, – и гадят постоянно. Ты знай: ту дверцу только молитвой закрыть можно. Захочешь – научу. И вот еще что подумала, Господь и без меня тут обойдется, а Настасье там спокойнее будет, если я за Михаилами ее присмотрю. И правда, поедем-ка домой.

Хоронить Настю пришли самые близкие люди, которых было немного. Сестры Прокофьевых давно уже на тот свет перебрались. Дед Егор, которому было под девяносто, держался, как мог, но, вспомнив, что уже вторую жену Михаила хоронит, схватился за сердце и осел на кладбищенскую дорожку. Татьяна Карпинская приехала с мужем Котей. Все стояли перед храмом Воскресения Словущего на Ваганьковском кладбище в ожидании начала заупокойной службы. Серафима сама похлопотала, чтобы по бумагам смерть Анастасии проходила как несчастный случай, а не самоубийство: тяжко болящая она была, не ведала, что творила.

Младший Михаил стоял рядом с Клавой. Увидев Карпинскую, Клава преобразилась, засияла неподобающей моменту улыбкой:

– Ой, здравствуйте, а я вас знаю, вы артистка знаменитая.

– Да-да, здравствуйте, – ответила сухо Татьяна, смахивая набегавшие слезинки. Очень многое было связано в ее жизни с этой лежащей в гробу маленькой долготерпеливой женщиной, подругой, красавицей, светлым человеком.

– Я – Клавдия, а это – мой муж Михаил, – не переставая улыбаться и заискивающе смотреть в глаза артистке, сказала Клава.

Татьяна прищурилась: она хорошо знала, что в последнее время происходило в семье Степановых, знала и про все похождения Миши. Когда они собирались на семейные торжества, Миша, как правило, линял. Она подозревала, что неспроста, да так оно и было. Карпинская всегда казалась Мише высокомерной, ее Котя – полным придурком, а застольные разговоры об искусстве – скучнейшей белибердой.

– Здравствуй, Миша, давно не виделись. Поздравляю. Что же ты на свадьбу не пригласил?

Клава всполошилась:

– Да как же так! Он мне даже не сказал, что вы знакомы! Извините, если бы я знала… Все гости просто с ума бы посходили от зависти – живая Карпинская! Нет, правда, приходите к нам. Стол накроем – закачаетесь. А хотите, можно в ресторан. Отметим как следует. – Клава заметила стальной взгляд актрисы и осеклась. – Не сейчас, конечно. Такое горе. Но я все, что смогу для вас…

Миша был готов провалиться сквозь землю. Или хотя бы стать меньше ростом, словно стыд его станет незаметнее.

– Мы же теперь почти родственники, – никак не унималась Клава. – Вы, Танечка, за дефицитом подъезжайте, я завсегда своим помочь рада. На площади Восстания, в высотке, мой продуктовый. Я там директорствую. Так что, если к празднику чего, заходите по-свойски.

– Спасибо.

– Я спектакли ваши ни один не пропускаю, на все хожу.

– Пойдемте, отпевание сейчас начнется.

Михаил Александрович, заметив сына с невесткой, подошел и протянул руку:

– Здравствуй, Миша. Спасибо за Серафиму. Она мне все рассказала.

Миша неловко обнял отца и прошептал:

– Прости, папа, прости меня, дурака. Моя это вина, только моя.

– Бог простит. Я тебе не судья. Она ушла и забрала все грехи наши, твои и мои. Теперь живи честно. Пойдем, сынок.

После похорон Насти случилось еще одно захоронение. Михаил-старший решился наконец покончить с проклятием всей их жизни – с книгой. Он никому не говорил, но считал ее причиной Настиной болезни и смерти. Выводы следствия, что, дескать, книга сыграла роль спасательного круга, его не убедили. Ведь слишком тяжелая она и, наоборот, как камень, должна была утянуть Настю под воду. Но как в огне не сгорела, так и в воде не утонула, что в принципе невозможно… Ему хотелось поскорее покончить с этими загадками. Как он и обещал Насте, книгу не отдал, да и уничтожить не попытался. Снова закопал ее под елкой, чтобы в исполнение еще одной просьбы жены передать книгу внукам. Сомневался, правда, что доживет до этого момента, но огорчать своей смертью Мишку, его неумную жену Клаву, верную Серафиму, Танечку Карпинскую и ее Котика, которые изо всех сил старались ему помочь, не хотел – вот и жил по инерции.

В снах часто приходила Настя – веселая, молодая. Однажды приснилась с младенцем на руках, смешным и щекастым. «Держи внука, следующего Михаила. Третьим будет, – рассмеялась она. – Дай бог, не последним».

Он проснулся в недоумении. Откуда же внук? Клава и Миша давно отчаялись детей завести. Возраст у Клавы подпирал – ей уж за сорок перевалило, а все никак. Да и у Мишки здоровье пошаливало, пьянки даром не проходят. Врачи утешительных прогнозов не давали. Никакие воды, никакие грязи и бабки Клаве не помогали, а усыновлять они никого не хотели.