Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов - Эндрю Нагорски

и политической хитрости, – писал он. – Многие сомневались, что ему и правда нужны погромы».

В январе 1933 г., когда Моурер уже закончил свою книгу, а Гитлер уже почти пришел к власти, репортер Chicago Daily News тоже выиграл выборы. Он стал президентом Ассоциации иностранной прессы. Именно это стечение событие привело пребывание Моурера в Германии к драматичному концу.

Путци Ганфштенгль сообщал в послевоенных мемуарах, что чувствовал себя «совершенно не тронутым общей истерией 30 января 1933 г., когда нацистская партия пришла к власти». Он добавлял, что «это, конечно, был замечательный момент, но я слишком много волновался по поводу опасных настроений среди радикалов, чтобы быть уверенным в дальнейшем развитии событий».

Если Путци в ту пору и волновался на самом деле, то умело это скрывал. Он поздравил Гитлера после возвращения в отель «Кайзерхоф» со встречи с президентом фон Гинденбургом и немедленно начал общение с потоком иностранных журналистов, хлынувших встретиться с ним. Вскоре он уже организовывал съемку пропагандистских фильмов, опубликовал книгу с «карикатурами» – точнее, набросками – про Гитлера, сделал себе индивидуальную форму нацистской партии. Путци не хотел носить стандартную коричневую рубашку и штаны, которые Гитлер выделил ему со склада партии. Вместо этого, как он писал, «я заказал у лондонского портного вещь из прекрасного шоколадно-коричневого габардина и дополнил её аккуратным золотым эполетом».

Ганфштенгль хвастался, что его первое появление в новой форме за обедом у корреспондента Assosiated Press Лохнера и Хильды, его жены-немки, «стало, что ожидаемо, главной темой для разговоров во всем городе». Лохнер хорошо запомнил тот вечер. Это было 27 апреля 1933 г., среди его гостей были генеральный консул США Джордж Мессерсмит, Сигрид Шульц, несколько бывших высокопоставленных лиц Германии и банкир Курт Собернгейм со своей женой Лилли, оба евреи. Все гости прибыли к восьми, в типичном немецком стиле – кроме Путци. Хильда уже собиралась посадить всех за стол в восемь пятнадцать, но тут внезапно появился нацистский офицер. «Вошел огромный мужчина в совершенно новой нацистской коричневой униформе, – вспоминал Лохнер. – Это был Путци, который до тех пор весьма саркастически отзывался о нацистском гардеробе и никогда не носил их формы».

Лохнер добавил, что Лилли Собернгейм – «низенькая полная женщина, чей маленький рост усиливал эффект от её округлости», – чуть не упала в обморок. Дрожа, она прошептала: «Гестапо». Путци поклонился Хильде и извинился за опоздание, пояснив, что дворецкий не подготовил его вечерний костюм, так что ему пришлось явиться в униформе своей партии. Как заметил Луи, никто ему не поверил; собственные воспоминания Путци о том вечер явно указывают, что он планировал появиться именно в униформе, хотя и не упоминал о своей лжи при появлении. Он также не писал о том, и что случилось потом. Согласно воспоминаниям Лохнера, он вежливо поклонился и поцеловал Лилли Собернгейм руку. Её муж, профессор Курт, с самым невинным видом заметил после этого:

– Кстати, доктор Ганфштенгль, я полагаю, что у нас есть родственные связи.

Путци заметно изумился. Еврей говорил ему о родственных связях.

– Очень интересно! Что вы имеете в виду? – спросил он.

Собернгейм начал рассказывать, что один из его родственников женился на ком-то в семье Ганфштенглей, после чего они вдвоем отошли в угол, где продолжили разговор. Лохнер вспоминал, что все вокруг давились смехом, потому что «сказать нацисту, что у него в родственниках есть еврей – это было как обвинение в измене».

Вечер продолжался, первоначальное напряжение вроде бы спало. Ганфнштенгль даже поболтал некоторое время с бывшим министром обороны Вильгельмом Гренером, в свое время поддерживавшим запрет на деятельность штурмовиков.

– Только вы, неофициальные люди, можете устраивать такие обеды, – сказал генеральный консул США Мессерсмит Лохнеру. – Надо, чтобы их было больше. На нацистов это будет хорошо влиять.

В первые дни работы нового правительства Ганфштенгль много бывал на приемах у дипломатов и журналистов: одних он там очаровывал, в других вызывал отторжение. Мессерсмит вскоре назвал его «придворным шутом», но из тех, что «полагали, что, как подручные Гитлера, носящие его униформу, они имеют право делать что угодно». Поскольку генеральный консул все больше критиковал новый режим, Ганфштенгль выразил свое неудовольствие этим во время обеда в американском посольстве, полагая свои высказывания точным методом поставить оппонента на место.

– О, да, это знаменитый Мессерсмит, который знает все о происходящем и не любит тоже все, – заметил он.

На этом Путци не остановился. Он начал трогать ногу женщины, сидевшей рядом с ним за столом. Как отмечала позже Лилиан Моурер, «я знала, что он падок на женщин и постоянно тянет к ним свои руки». Большая часть гостей сделала вид, что не замечает поведения Путци, но Мессерсмит открыто и резко сделал ему замечание. Генеральный консул с явным удовлетворением отмечал потом, что после этого Путци вел себя «как примерный гость».

Позже Ганфштенгль попытался отомстить, распространяя слухи, что Мессерсмит был евреем. Ту же тактику он уже применял против Эдгара Моурера, когда корреспондент в первые месяцы работы нового правительства начал писать сообщения о нападениях на евреев: он утверждал, что Моурер – «тайный» еврей. Встречаясь с Джеймсом Гровером Макдональдом, прибывшим с визитом главой базировавшейся в Нью-Йорке Ассоциации внешней политики, Путци сказал:

– Конечно же, он еврей и его жена тоже, – а далее назвал и других репортеров, которые, по его словам, были евреями или работали на евреев.

Друг Моурера Никербокер впоследствии слышал, как несколько нацистских руководителей повторяют эту версию.

– Еврей ли Эдгар? Конечно! – ответил он. И затем добавил, напоминая о знаменитом генерале Первой мировой войны, участвовавшем вместе с Гитлером в Пивном путче. – Такой же еврей, как Людендорф!

Подобные стычки неудивительны, если представлять политическую напряженность, наступившую после прихода Гитлера к власти. По версии Путци, Гитлеру сначала Никербокер понравился – не столько репортажами, сколько отличным немецким языком, живой манерой общения и рыжими волосами. Все это потом перестало иметь значение, когда статьи Никербокера стали все сильнее раздражать нацистов. Никербокер в начале 1933 г. писал о всех значительных событиях, включая «величайшее факельное шествие в истории» 30 января, когда Гитлер стал канцлером. «Гитлер стоял у одного окна рейхсканцелярии, Гинденбург – у другого окна, – писал Никербокер. – С восьми вечера до полуночи мимо них прошло тридцать пять тысяч берлинских коричневорубашечников, от их факелов улицы стали похожи на огненные реки. И престарелого президента, и молодого канцлера подсвечивали прожекторы. Весь Берлин словно тянулся к ним и чествовал их, от музыки и возгласов многие суровые тевтоны прослезились».

Сперва представители нового режима обратились к американцам, чтобы их успокоить. «Нацисты не будут пытаться провести свои широко известные демагогические реформы» –