Эпохи холст – багряной кистью - Александр Плетнёв

И полная прострация в планах, пока не появятся новые данные и можно будет взвесить на чашах весов противостоящие силы.

И лишь малым, скорей эфемерным, утешением было (а это, во-первых, во-вторых и в-третьих) то, что главные оперативные линии на море всё-таки сходились именно к Порт-Артуру. Базируясь же на Владивосток, морские коммуникации противника растягивались, что приводило к расходу топлива, износу материальной части судов и портовых мощностей. Что непременно скажется запаздыванием по времени и реакции на любую военную операцию.

Если только война вообще не перейдёт в иную стадию.

Но, так или иначе, любая стадия, если это не ПОБЕДА или на крайнюю меру выгодный для Японии мир, может обернуться большим бременем, если не финансовой катастрофой.

И тогда вступят в игру союзники (шесть броненосцев в Вэйхайвэе, в частности). И тогда (если они вступят) Япония надолго впадёт в кабальную зависимость от Англии.

Если вступят.

Ещё вчера («вчера» – несколько условно) он допускал, что те шесть броненосцев являлись бы аргументом непрямого давления на русских, демонстрацией, так называемым «fleet in being»[15].

Но что-то у альбионцев произошло близ Камчатки, что было явно связано с беспрецедентным и загадочным походом Рожественского Северным морским путём.

Контакты разведок (японской и английской) имеют и обратную сторону, и кое-что просачивалось в информационном поле из британских закулисьев. Нечто невероятное, не поддающееся логическому пониманию западного мироустройства. И даже восточного… божественного японского мистицизма.

Не к месту заявившийся сэр Пэкинхем застал его меряющим шагами адмиральский салон… Возвышаясь своей долговязостью, произнося глупые английские слова соболезнования.

Да-да. Это было в шифротелеграмме с «Идзуми» – сообщение о «смертельном ранении» Масамичи Того, его младшего брата. Из которого он взял и понял главное – «смертельное».

Но меньше всего он нуждался в этом сочувствии европейского варвара.

«Сочувствие» – слово перекатывалось в голове на разных языках… английском… русском…

Что он, этот гайдзин, понимает в чувствах японца!

И кипящие мысли о долге и достойной смерти истинного самурая застряли, как горькие слова, в горле.

Оказалось, что эта вежливость и трагическая лирика британца не главное. Господин наблюдатель и советник пришёл по делу, с вполне практичным и насущным вопросом: «Что вы, уважаемый Хэйхатиро, намерены предпринять, чтобы довести дело до конца, разгромив эскадру противника?»

И предлагал, и рекомендовал… исключительно тактично, но за всем этим хозяйски торчат британские деньги и интересы. А кто платит, тот и заказывает… Попутно за всем этим проглядывали и стратегические планы императорской ставки, директивы, затрагивающие его – командующего Объединённым флотом – компетенцию.

Большой тяжёлый стол в адмиральском салоне застелен полной картой, со всем театром боевых действий. С метками военных баз, якорных стоянок, известным местоположением эскадр и отрядов. Пунктирами направлений, условными штрихами блокадных границ, оперативных и коммуникационных линий.

По всему виду выходило, что арена активной войны окончательно расширялась.

На стыке Жёлтого и Японского морей узел соприкосновения – Корейские проливы. Там крейсера из Владивостока и отряды Камимуры.

Восточное море – здесь неизвестный фактор – Рожественский.

Жёлтое море, эскадра Витгефта – её курс, скорость… и боеготовность со знаком «вопроса».

На сорок миль впереди следует его 1-й боевой отряд и крейсера Дэвы.

Теперь, потворствуя «пожеланиям» вышестоящих инстанций, придётся повременить с поспешностью ухода в ремонтные доки метрополии, но…

Вступать сейчас… в новый бой, когда день уже шёл на убыль, когда основные миноносные силы так далеко у Ляодуна, не имеет смысла.

Время и погода – неблагоприятны.

Корабли – не в лучшем состоянии.

Боеприпасы – минимум.

Экипажи… хоть на команды и японский дух он мог положиться.

Сторонние факторы – неясны.

Сторонние факторы – Рожественский.

А ошибка – чревата.

Все предположения оправдались, и термометр показывал ниже как минимум на пять градусов, чем могло бы быть в двухтысячных годах на это время года.

По курсу атомохода лежало характерной пятнистости ледовое поле, сформированное из небольших спаянных, смёрзшихся меж собой льдин.

Вся эта «прелесть» легко кололась, ломалась, крошилась, оставаясь за кормой пережёванной кашей. Чтобы вновь быть прихваченной морозом, покрываясь свежей коркой, темнея заметным кильватерным следом.

Спешили.

«Ямал» сохранял приличный ход, почти как по открытой воде. Однако вахта на мостике внимательно следила за ледовой обстановкой. В раскинувшейся впереди однородной сморози могли попадаться многолетние увесистые льдины или вмёрзшие айсберги, прячущие солидные «бороды» своей подводной части. При высокой скорости ледокола налететь на такой «сюрприз» было бы нежелательно.

После острова Врангеля на удивление установилась тихая погода. Где-то в высях бледного неба формировались снежинки, что неспешно падали, танцуя в нагретом воздухе, источаемом ледоколом.

Солнце в лёгкой дымке пронизывало до горизонта, но не резало глаза. И от этого всего веяло каким-то праздничным, словно бы новогодним, настроением.

– Как будто вернулись домой, – сказал кто-то из вахтенных.

На мостике и в штурманской рубке всё ещё непривычно и безнадежно моргал «поиск» системы спутниковой навигации. Шипел безмолвным хаосом эфир.

Польстившись на безветрие, «кинули» в небо беспилотник, без особой надобности, но огляделись сверху… ледокол – одинокая красная точка на белом безбрежье.

Как уже было сказано – спешили. В море Лаптевых ждал самолёт Леваневского.

Экипаж втянулся в обычную полярную рутину – вахта за вахтой.

На борту были ещё и гости-пассажиры ибн «туристы»… в общем, посторонние.

Для начала из нештатных – девять человек лазаретных «рюриковцев», медленно идущих на поправку (двое отошли).

Вдобавок после операции с «Саванной» вынуждены были оставить парочку матросов-механиков. На них, соображающих в паровых машинах, имел виды подшкипер, рассчитывая включить в команду трофейного барка, что отстаивался у острова Визе. Хотя в этом вопросе – прихватизации у императорского флота служивых людей – возникали большие сомнения.