В котле сатаны - Сергей Иванович Зверев

Омаев, чтобы не мешать осмотру, шагнул за полог выхода и позвал парнишку с повязкой:

– Эй, ты не видел, здесь медсестричка работает, Гульнара? Такая с косами, чуть ниже меня ростом. Где она?

У парня округлились глаза, он вдруг схватил Омаева за рукав и прошептал:

– Медичек в плен взяли сегодня! Утром мы в бой пошли, отбили атаку. Потом, как всегда, девчонки айда на поле, пока затишье, красноармейцев собирать. Кто с ранением сам ползет, кто без сознания лежит. Когда через час никто из них не вернулся, мы поняли, что дело нечисто, и сами туда от окопов ползком. Меня командир послал в наказание: винтовку я в лужу уронил и затвор заело.

– Да быстрее, что ты мне про эту винтовку, – от досады Омаев не выдержал и прикрикнул на парня.

Рядовой обиженно засопел:

– А чего рассказывать, через метров пятьдесят, как проволока колючая началась, которую немцы намотали, я нашего Мишку Шустрого нашел. У него ноги пулями от автомата разворотило. Он видел, как только к нему подскочила медсестричка, сбоку немец ее бухнул прикладом по голове и утащил куда-то. Вот и понятно, что всех медичек немцы в плен взяли. В поле не видать их, мы сами раненых вытаскивали уже под вечер, как стемнело. Из трех человек ни одна сегодня не вернулась. Чего ты думаешь, я тут с повязкой за санитара? Командир назначил врачу помогать, пока у меня ранение. Я пока Мишку тащил, мне немцы шрапнелью в голову лупанули.

Но Омаев уже не слушал, он откинул полог брезентовой палатки. Танкист ворвался теперь без всякой скромности, набросился на врача с криком:

– Вы что, вы что молчите, что в плен всех медсестер взяли? Это же немцы! Они сгоняют пленных, чтобы живой щит для отступления сделать! Никого из бойцов с ранениями не взяли, а забрали живых и здоровых девчонок, чтобы они идти могли, прикрывать собой колонну! Вы что ничего не сделали, их же надо спасать, освобождать немедленно!

Врач обернулся и смерил взглядом взволнованного парня:

– Во-первых, рассказы о пленных для живого щита – это слухи. Во-вторых, да, я в курсе исчезновения девушек и сообщил начальству. Думаете, мне не все равно? У меня исчез целый взвод полевых медсестер! Раненых некому выносить с поля боя! И в-третьих, у нас дефицит кадров во всех подразделениях. В медицине, пехоте, в артиллерии. Сотни тысяч погибших и раненых, где мы должны искать пропавших? Сотни километров фронта! Тут человека искать все равно что иголку в стоге сена.

От страшной горькой правды Руслана будто окатило огнем. Ведь прав доктор, даже пускай немцы специально собирают в плен тех, кто воюет на советской стороне, выбирая живых и здоровых, но идет война – миллионы убитых, миллионы пострадавших, никто не будет искать пропавшую девушку. Нет для этого сил, свободных рук и техники. Как во сне он шагнул назад, оказался на улице и, не видя ничего вокруг, механически зашагал, не заметив, как уткнулся в черный борт танка.

– Руслан, Руслан, стой! – бледный Колька с трудом плелся следом, сжимая в руке пузырек с таблетками, что вручил ему врач. Он вгляделся в суровое лицо чеченца. Яркие глаза потухли, выступили острые скулы, а под ними ходили от злости желваки. – Гуля в плен попала?

Приятель словно не слышал вопроса, он уже взбирался в танк, не обращая внимания на Бочкина, у которого никак не получалось зацепиться за ствол. Непослушные пальцы соскальзывали с гладкого дула пушки.

– Руслан, помоги! – позвал он.

Омаев повернулся назад, глаза у него были, как два черных камня, тяжелые и холодные.

– Уходи!

– Что? Как уходи, нам же обратно надо вернуться, – растерялся Колька.

Сержант отрешенно покачал головой:

– Нет, извини меня, Коля. Я не смогу тебя обратно вернуть к нашему взводу. Лучше уходи сейчас.

– Ты что задумал, ты чего? – упрямый Бочкин вцепился в траки и кое-как заполз на броню.

Только Омаев ему даже подняться на ноги не дал, сверкнул кинжал из-под полы куртки.

– Уходи, Коля, добром прошу. Как друга тебя прошу, уходи! Или мне придется, мне придется тебя ударить! – Руслан перешел на крик.

Когда Колька поднял голову, то увидел, что у парня от волнения и внутренней боли трясутся руки.

– Ты чего, танк решил угнать и к немцам за Гулей двинуть?

Омаев молчал, сжимая кинжал. Руки у него мелко тряслись, а губы были сжаты. Танкист был как натянутая струна от страшной новости и откровения врача – никто не будет спасать его невесту. Только он может прийти ей на помощь, как и обещал. Даже если погибнет, а скорее всего, один в танке он ничего не сможет сделать, то лучше уж смерть, чем душевная боль. Он уже потерял в самом начале войны другую любимую девушку и тогда твердо решил: больше такому не бывать. Свою любимую он, как настоящий джигит, будет защищать до последнего вздоха. Только вмешивать в это Бочкина нельзя, пускай он и верный боевой товарищ. При этом Руслан понимал, что если суждено вернуться обратно, то за такой поступок его ждет военно-полевой суд. Нарушение Устава, нарушение приказа командира, угон военной машины, самовольная вылазка на территорию врага – целый список преступлений. Военному трибуналу будет все равно, для чего он это сделал, лишат звания, отправят в штрафную роту. Но ради спасения Гульнары он готов на все, поэтому Коле сейчас лучше уйти, дать ему возможность выполнить свой долг перед любимой, а не перед армией.

Бочкин поднялся на ноги тяжело, положил руку на кинжал, который Омаев обнажил, доставая из ножен:

– Я с тобой.

– Ты не понимаешь, Коля. Я должен, у нас в горах мужчина защищает свою семью от всех врагов. А Гуля – моя семья. Только за это меня ждет смерть у врага или трибунал у своих. Не лезь в это дело.

– Я твой друг, – под нажимом крепкой Колькиной ладони кинжал скользнул обратно в ножны. – И я помогу тебе в любой ситуации. Ты спасал жизнь мне, дяде Васе, всем нам. Не могу я тебя бросить в беде. Я с тобой.

Тон у Бочкина был