Эмиграция, тень у огня - Дина Ильинична Рубина

нас однажды по ошибке пустили пообедать (потом опомнились и больше уже не пускали. Смутно помню очень мясные голубцы по двенадцать копеек порция, жирный плов и компот из персиков), — во всем этом благословенном пригороде произрастали, реяли, парили, зависали в плывущем облаке зноя и, кажется, охранялись обществом защиты животных зудящие сонмища мух.

Гостиница производила странное впечатление. Первый этаж — просторный, с парадным подъездом, с мраморными панелями и полом, даже с двумя круглыми колоннами в холле — выглядел вполне настоящим зданием. Второй же этаж казался мне декорацией, спешно возведенной к приезду съемочной группы. Это были узкие номера по обеим сторонам безоконного и оттого вечно темного коридора, разделенные между собой тонкими перегородками.

Впрочем, в номере оказался унитаз — удобство, о котором я и мечтать не смела. Унитаз был расколот сверху донизу — то ли молния в него шарахнула, то ли ядрами из него палили, — но трещину заделали цементом, и старый ветеран продолжал стойко нести свою невеселую службу.

Анжела сняла люкс в противоположном конце коридора — две смежные комнатки с такой же командировочной мебелью. В гостиной, правда, стояли несколько кресел образца куцего дизайна шестидесятых годов.

Вокруг Анжелы крутились пять-шесть девочек от восемнадцати до шестидесяти лет — костюмерши, гример, ассистентки. Возник ниоткуда второй режиссер фильма Толя Абазов — неглупый, приятный и фантастически равнодушный ко всему происходящему человек, он единственный из всей группы не имел претензий к моему сценарию, поскольку не читал его.

(Кажется, он так и не прочел его никогда. За что я до сих пор испытываю к нему теплое чувство.)

Первые дни в люксе шли репетиции; сидя в кресле и разложив на коленях листки сценария, Анжела лениво отщипывала по сизой виноградине от тяжелой кисти. Репетировали небольшой эпизод из середины фильма.

Если до того рухнули все мои представления о работе режиссера над сценарием, то сейчас полетело к черту все, что я знала и читала когда-либо о работе режиссера с актерами.

С утра Толя Абазов привозил из Ташкента в «рафике» двух студентов Театрального института, занятых в эпизоде. Один репетировал роль уголовника, другой — роль лейтенанта милиции.

Оба мальчика выглядели если не близнецами, то уж, во всяком случае, родными братьями. Текста сценария оба, естественно, не знали, и, как выяснилось, к актерам никто и не предъявлял подобных вздорных требований. А я, как на грех, почему-то нервничала, когда вместо текста актер нес откровенную чушь. Эта моя реакция неприятно меня поразила. Я была уверена, что мое авторское самолюбие благополучно издохло, но выяснилось, что оно лишь уснуло летаргическим сном, а сейчас зашевелилось и замычало.

— Не психуй, — раздраженно отмахивалась Анжела. — Мы же потом наймем укладчицу!

Слово «укладчица» вызывало в моем воображении грузных женщин в телогрейках, с лопатами, выстроившихся вдоль полотна железной дороги, а также шпалы, рельсы, тяжело несущиеся куда-то к Семипалатинску поезда…

— Толя, что значит — «наймем укладчицу»? — тревожным полушепотом спросила я у Абазова.

Тот посмотрел на меня безмятежным взглядом и мягко проговорил:

— Приедет блядь с «Мосфильма». Заломит цену. Ей дадут. Она всем даст. Потом будет сидеть, задрав ноги на кресло, и сочинять новый текст в соответствии с артикуляцией этих ферганских гусаров.

— Как?! — потрясенно воскликнула я. — А… а сценарий! А… все эти инстанции?! «Образ героя не отвечает»?!

Он нагнулся к блюду с фруктами и, оторвав синюю гроздку, протянул мне:

— Хотите виноград?..

Буквально репетиции проходили так.

— Ты входишь оттуда, — приказывала Анжела одному из мальчиков, репетирующему роль подследственного. — А ты стоишь там, — указывала она пальцем мальчику, репетирующему роль следователя.

— Да нет, Анжела, нет!! — взвивался оператор Стасик, который с самого своего приезда ревностно выполнял обязанности Старшего Собрата по творчеству. — Куда это годится, ты разрушаешь всю пространственную концепцию. Это он, наоборот, должен стоять там, а тот — выходить оттуда! Это ж принципиально разные вещи!

Потоптавшись у дверей, мальчик-«подследственный» делал нерешительный шаг в сторону окна, где стоял его товарищ — «следователь», и говорил неестественно бодрым голосом:

— Здорово, начальник! Вызывал?

— Там нет этого идиотского текста! — вопила я из своего угла. — Почему вы не учите роль?!

— Отстань, приедет укладчица, всех уложит, — огрызалась Анжела. — Не мешай репетировать. Сейчас главное — как они двигаются в мизансцене. А ты не стой как козел! — обращалась она к мальчику. — Ты нахальней так: «Здорово, начальник! Вызывал?»

— Учите роль, черт возьми! — нервно вскрикивала я.

— Нет-нет, Анжела, я принципиально против этой мизансцены! — Стасик вскакивал с кресла — атласно выбритый, в белом кепи и белой майке с картинкой на груди: задранные женские ножки и надпись по-английски «Я устала от мужчин». — Он должен стоять вот здесь, повернувшись спиной к вошедшему, а когда тот входит и говорит: «Здорово, начальник, вызывал?» — повора-ачивается…

— И камера наезжает, — подхватывала Анжела, — и глаза крупным планом! Ну, пошел, — предлагала она несчастному студенту, — оттуда, от дверей!

— Здорово, начальник! Вызывал? — вымученно повторял мальчик, косясь на Анжелу.

— Да не так, не так, более вкрадчиво: «Здорово, начальник, вызывал?»

— Здорово, нача-альник…

— Нет. — Анжела откидывалась в кресле, сидела несколько мгновений, прикрыв глаза, потом говорила мне устало: — Покажи ему, как надо.

Я шла к двери, открывала и закрывала ее, делая вид, что вошла, скраивала на лице ленивое и хитрое выражение, одергивала воображаемую рубаху, рассматривала воображаемые сандалии на грязных ногах и — столько интеллектуальной энергии уходило у меня на эти приготовления, что когда я наконец открывала рот, то говорила приветливо и лукаво, как актер Щукин в роли Ленина:

— Здорово, начальник! Вызывал?..

* * *

После того как на главную роль в фильме был утвержден Маратик, я перестала интересоваться актерами, приглашенными на роли остальных героев.

Толя Абазов съездил в Москву и привез двух актеров, кажется, Театра Советской Армии. Один должен был играть Русского Друга, впоследствии убитого уголовной шпаной (трагическая линия сценария), второй, маленький верткий армянин с печальными глазами, играл узбекского дедушку главного героя (комическая линия сценария). Ребята были бодры, по столичному ироничны и всегда поддаты. Они приехали подзаработать и поесть фруктов и шашлыков.

На роль бабушки главного героя (лирическая линия сценария) привезли из Алма-Аты народную артистку республики Меджибу Кетманбаеву — плаксивую и вздорную старуху со страшным окаменелым лицом скифской бабы. Она затребовала высшую ставку — 57 рублей за съемочный день, люкс в гостинице и что-то еще невообразимое — кажется, горячий бешбармак каждый день.

Директор фильма Рауф приезжал увещевать бабку.

— Кабанчик, — говорил он ей плачущим голосом, — ты ж нас режешь по кусочкам! Где я тебе бешбармак возьму, мы ж и так тебе