Шотландская любовь - Карен Рэнни

– Всего сто пятьдесят комнат, если не считать хозяйственной постройки, – заметил мистер Лофтус.

– Их мы тоже считаем как отдельные комнаты.

– Почему? Они же не являются частью Гэрлоха.

– Это не важно. Они тоже считаются.

До Шоны дошло, что все, о чем она тут разглагольствует, мистеру Лофтусу давным-давно известно. Он изучил историю замка, а если кто-то собирал для него информацию и о состоянии самого здания, то возможно, он знает внутреннее устройство Гэрлоха даже лучше ее.

– Гэрлох – один из самых древних домов Шотландии, – заметила Шона.

– Я думал, самый древний Данробин, – удивил ее мистер Лофтус.

– Вы прекрасно осведомлены, мистер Лофтус.

– Чем больше я знаю, тем удачнее мои сделки, графиня.

– Данробин – единственный замок, который превосходит Гэрлох размерами. В нем сто восемьдесят комнат.

– Ваши предки хотели их превзойти?

– Думаю, они просто хотели, чтобы Гэрлох был превосходным, – с улыбкой ответила Шона.

Мириам скользнула по ней взглядом. Хельмут, к удивлению Шоны, явно пребывал в восторге от ее рассказа, как и Элизабет. Фергус ни на кого не обращал внимания, даже на Мириам. Он напустил на себя такой демонстративно равнодушный вид, что Шона безошибочно поняла: он на нее сердится.

Но у нее нет иного выхода. Она должна это сделать.

– В 1845 году клан Имри нанял сэра Чарлза Барри, архитектора палаты общин, для реконструкции Гэрлоха. В библиотеке до сих пор хранятся его чертежи и рекомендации. Он хотел добавить украшения на башни…

– Но у вас кончились деньги, – перебил ее мистер Лофтус.

– Именно. У нас кончились деньги.

Шона решила, что лучше всего будет отвечать на американскую прямоту прямотой. Надо сказать, что, признав наконец правду, она испытала некое облегчение. Иначе зачем бы еще ей понадобилось продавать Гэрлох? Ради веселой жизни в Лондоне? Или ради кругосветного путешествия?

– Замок очень древний, – произнес Гордон, обращаясь к Мириам, которая не сводила с него влюбленного взгляда. – В Гэрлохе повсюду можно увидеть следы истории. Например, вон там. – Он указал на зарубку на деревянном полу прямо возле камина. – Это Фергус, размахивая дубинкой, попал себе по ноге. Мы играли в войну.

– Если не ошибаюсь, ты был за англичан, – улыбнулся Фергус, – а я – за короля Роберта Брюса.

Он что, собирается показывать им памятные места по всему Гэрлоху? Казалось, воспоминания распускаются в воздухе, как цветы, дразнят ее. Вон там, в нише, окно. Однажды Гордон задернул занавеску, утащил ее туда и поцеловал, в то время как Фергус находился в той же комнате. Вон в том дверном проеме она стояла и смотрела, как он идет к ней. В тот год он вернулся из школы. Глаза его смотрели очень серьезно. Отец отослал его в Королевскую военную академию в Вулидже, и она скучала по нему до боли. Отголоски той тоски Шона чувствовала и сейчас.

Гордон был особенным. Он принадлежал ей.

Смех Мириам развеял чары прошлого и рывком перенес Шону в настоящий момент. Теперь же Гордон ей не принадлежит, а она не принадлежит ему, да и прошлое давно позади. Здесь и сейчас ее положение весьма неприглядно, и если она хочет как-то это исправить, ей пора прекратить все эти глупости. Нужно сосредоточиться на главном.

– Отец, ты уже говорил графине, какое новое название придумал для замка?

– Новое название? – переспросила Шона.

Фергус подошел и встал рядом. Шона положила руку ему на плечо, давая тем самым знак, чтобы он молчал. Она прекрасно знала, что он мог сказать. Гэрлох – древнее имя, прославленное в веках, известное по всему Нагорью. Переименовать замок – все равно что совершить святотатство.

– Лохсайд, – провозгласил мистер Лофтус.

Шона улыбнулась и, крепче сжав руку брата, посмотрела на него. Он ответил на ее взгляд: глаза его сверкали гневом.

– Жаль, – вмешался Гордон. – Я бы сохранил прежнее название, Гэрлох. Оно уникально. Я знаю по меньшей мере три дома с названием Лохсайд.

Мистер Лофтус кивнул. Шона так и не поняла, соглашается он с Гордоном или нет.

Она разрывалась между благодарностью к Гордону за его попытку отстоять название замка и раздражением из-за того, что он вообще сюда заявился. Она остановилась где-то посередине, на глухом возмущении, но скрытом за натянутой улыбкой.

Элизабет, кажется, тоже испытывала что-то подобное. Она улыбалась натянуто, лицо ее оставалось непроницаемым. Неужели сестер милосердия обучают не выдавать своих истинных чувств? Либо так, либо у Элизабет природная способность скрывать все свои мысли под очень приятной безобидной улыбкой.

– Вы планируете жить здесь круглый год? – спросил Гордон.

– А вы? – спросила Мириам.

Несносная женщина.

Гордон, к счастью, не ответил, только улыбнулся. Мириам улыбнулась ему в ответ. Какие все вдруг стали любезные, подумать только!

У Шоны скручивало живот, но не от голода. Все шло наперекосяк, начиная с неожиданного приезда американцев и заканчивая вот этим молчаливым неодобрением Фергуса.

– А вы? – Мириам обратилась к Фергусу. – Вы собираетесь остаться в Инвергэре?

Шона предостерегающе посмотрела на него. Но брат ее проигнорировал. Отвечая, он смотрел на сиделку.

– Не знаю, мисс Лофтус. Некогда я мог рассказать о своих планах. Сейчас времена изменились.

Не говоря ни слова больше, он развернулся и решительно проследовал к двери. Он не оглядывался и потому не видел, как смотрит ему вслед Элизабет.

– Продолжим? – ворчливо проговорил мистер Лофтус.

Шона обернулась и увидела, что на нее смотрит Гордон.

Он всегда умел молчать, глядя вот так, прямо и уверенно, как будто впитывал все происходящее, чтобы осмыслить позже. Отчасти эта привычка сформировалась потому, что он являлся единственным сыном генерала и не имел права говорить, пока не прикажет отец. Отчасти это было заложено в самой природе Гордона. Он тщательно анализировал ситуацию, в уме разбирая ее на детали и снова собирая.

«Зачем ты пришел? Хочешь полюбоваться на мое унижение? Как я торгую родовым гнездом?

Шона Имри Донегол, графиня Мортон, как низко ты пала. Доставит ли это удовольствие Гордону?»

Гордон предложил руку Мириам, и они направились к дверям, словно это он проводил экскурсию, а не Шона.

Гордону хотелось одновременно и пойти за Фергусом – в конце концов, он приехал к нему, – и остаться с Шоной. По мере того как разворачивалось действо, ее поведение все больше и больше его завораживало. Даже в юности ее отличала некоторая заносчивость. Он называл это гордостью Имри. Теперь же она буквально лопалась от этой гордости. Гордость ее переполняла. Она задирала подбородок так высоко, как будто заявляла миру: я графиня Мортон, ведите себя соответственно! На лице ее отражались по очереди раздражение, грусть – и потом та глубочайшая сдержанность, которой он от нее ждал.