Враг на рейде - Вячеслав Игоревич Демченко

подевался?» – проходили мимо склада, здорово напомнившего Васе лабаз в окрестностях Гостиного двора в Питере.

Ветхий, из бурого трухлявого бруса на каменном высоком фундаменте, с черной жестяной вывеской, на которой только можно разобрать: «…фактура», – прочее съедено ржавчиной, – он был все же необыкновенен. Уже тем, что покосившиеся в петлях ворота охранял часовой, хоть и под стать лабазу, – ветхий, чисто «инвалидная рота», но в черной шинельке, засаленной до железного лоска, и в сером башлыке, из которого выглядывала вялая морковь носа, только что вынутого из ендовы. И все же – при оружии, если таковым величать старинную винтовку Бердана, на которую «инвалид» опирался величественно, как теремной страж на алебарду.

– Из резерва флотского экипажа, – шепотом предположил Мишка.

Сведя седые кустистые брови, часовой наблюдал, как Хамид исполнял какую-то странную, сизифовой целесообразности работу. С гужевой безучастностью таскал туда и обратно, в склад – из склада, большие фанерные ящики, исписанные латынью черных трафаретов. Разве что туда – по два зараз, обратно – по одному и натужно.

Вполне очевидно, грузил в них что-то и возвращал на борт «Мула» полными. Хотя потом он проделывал то же самое в другую сторону с тем же вдохновением, отчего и напоминал Сизифа.

Что именно было в ящиках – понять было трудно, потому как из знания кадетами немецкого языка – морского и коммерческого – понятно было только, что, что бы там ни было, произведено оно было под патронатом германского императора: Unter dem Patronat des deutschen Kaisers. Соответственный орел с опавшими крыльями впивался когтями в герб незнакомой торговой марки.

А вот что именно он благословлял сенью своих крыл?

– Как бы… – успел только в последний раз начать не то причитания, не то мольбы к неведомым богам контрразведки юный гардемарин, как молитвы его были услышаны или причитания окончательно надоели.

Хамид, всякий раз опасно кренившийся из стороны в сторону на дощатом помосте, перекрывавшем стертые плиты крыльца, вдруг не удержал ящик, отличный от прочих обрывком рекламной афиши на крышке. Крышка отлетела в сторону, мелькнув белозубым судорожным оскалом то ли Дракулы, то ли самого Вильгельма Прусского, изнуренного «машиной для прямодержания головы», которую носил в юности[17].

Содержимое ящика загрохотало по доскам помоста. Фунтовые с виду жестянки раскатились по вытоптанной площадке. Одна из них, звонко стукнув о каменную ступень, стрельнула вбок круглой крышкой. Вздыбились клубы голубоватой ненатуральной пыли.

Не сговариваясь и рискуя не только возрастной репутацией, но и честью мундира – равно флотского и цивильного, – мальчишки бросились к банке, проскакавшей запеченным до медного отлива подсвинком чуть ли не им под ноги.

Шлейф голубоватого дыма унесся вслед за ними за угол прежде, чем…

– Куды?! – удивленно вскрикнул часовой.

«Честь мундира, – как-то запоздало подумалось Василию, – была не единственным и, чего доброго, не самым слабым местом». По крайней мере…

– Ща пальну в… – помянул то самое место «инвалидная рота», вскидывая берданку. Послышался даже керамический стук затвора.

Именно что стук – перевел гардемарин отнявшийся было дух.

Знакомый учебный звук, без характерного хруста боевого взвода. Знать, нет патрона в патроннике.

Воспрянув духом, Васька даже попятился обратно за угол лабаза, куда они скрылись раньше, чем осела странная пыль, вздыбленная полами их шинелей, и, нарочито сведя брови, погрозил «инвалидной роте» кулаком.

Седые брови в ответ подскочили под обрез бескозырки:

– Ах ты ж…

Прибежавшего на переполох моряка с черным галстуком, выбившимся на широкую грудь бушлата таким себе слюнявчиком, со шкиперской бородкой и унтерской фуражкой, съехавшей на мясистый нос, рыхловатого, но подвижного, как пампушка в кипящем масле, Васька заметил мельком.

…На снисходительное ворчание часового, больше занятого заклинившим затвором берданки:

– Та ничего ж они не взяли, господин боцман. Нема чего беспокоиться. Порожняя жестянка, тьфу. Вон, олух царя Магомета выронил, – и на подтверждающее мычание самого «олуха», вдруг забывшего русский, боцман только раздраженно отмахнулся:

– Куда они побежали, чертов старьевщик!

В старательном, несмотря на спешку, «старьевщчик» и подскакивающих гласных послышался по меньшей мере балтийский акцент.

– Кто они вообще?

«Вообщче».

– Та какие-то благородия сопливые…

Морская хроника

6 ноября. Линейный корабль «Ростислав» и крейсер «Кагул» в сопровождении 6 миноносцев, имея задание уничтожить сооружения для погрузки угля, обстреляли Зунгулдак, выпустив 26 254-мм и 226 152-мм снарядов.

Стрелявшие корабли прикрывал с моря весь флот, державшийся в виду Зунгулдака.

Во время обстрела крейсер «Кагул» потопил один турецкий пароход, второй был уничтожен миноносцами.

На пути в Севастополь у анатолийского побережья флотом были потоплены 3 военных транспорта («Мидхат-паша», «Безми-Ален» и «Бахри-Ахмет»), шедшие в Трапезонд с различными грузами для турецкой армии на Кавказе. С транспортов было подобрано 224 человека.

На обратном пути флот выдержал сильный норд-остовый шторм.

7 ноября. Обстрел Поти и портовых окладов крейсером «Бреслау», выпустившим 81 снаряд. На огонь неприятельского крейсера отвечала полевая артиллерия.

10 ноября. Линейный крейсер «Гебен», крейсируя к западу от линии Крым – Босфор, перерезал телеграфный кабель Варна – Севастополь…

Севастополь. Дача статского советника Иванова

– Ваши благородия? Ну, что ж вы не как благородия, а как босяки какие-то, честное слово, – охнул матрос Карпенко, попятившись от резной садовой калитки, едва заметной в вечнозеленой кожистой листве лавровишни.

Вид у гардемарина и впрямь был далеко не парадный. Мало сказать помятый – фуражка на одном ухе, шинель нараспашку, – так еще и дивная какая-то синева покрывала лицо размазанным отпечатком ладони, точно боевая раскраска неизобретательного аборигена. Голубая пыль припорошила черное сукно и черные же погоны, с мокрых пол шинели она вовсе капала невиданными бирюзовыми чернилами.

«Тезка» Василия в шинели коммерческого училища выглядел не краше и, видимо, сознавая это, по гимназист-ской привычке даже перевернул гербовую пряжку ремня с вензелем «ОКУ» – чтоб городовой не знал, куда жаловаться на безобразие.

– Що це ви таке фарбували? – озадаченно поскреб Осип бороду с клочьями седины. – Мабуть, на гауптвахте нынче очки в гальюне сиш? – повернулся он к претенденту на законное место на гауптвахте севастопольского экипажа.

– Не очки, а «чаши Генуя», – недовольно, но заметно смущаясь, буркнул Васька.

– Ну, цэ вы дяде растолкуете, что там за посуда, – покладисто согласился матрос. – И гостям заодно, господам морским офицерам.

– Ах ты, черт… – досадливо поморщился гардемарин.

О дядином приеме по поводу приезда он как-то и забыл вовсе в суматохе.

А стоило бы. Так уж повелось, что всякий раз статский советник делал из «любимого племянника» – звание, переходившее от старшего из сыновей И.И. Иванова к младшему, – «гвоздь программы». Который поначалу, раскаленный смущением докрасна, вгонялся в стул на виду публики в матроске и с деревянным кортиком. Теперь же это был чуть