Элмет - Фиона Мозли

За те месяцы, что мы втроем прожили в роще, я отпустил длинные волосы. Не намеренно, а лишь из невнимания. Я забывал подстричься. Я забывал попросить Кэти или Папу меня подстричь. А они мне об этом не напоминали. Так что волосы отрастали. Они были цвета буковой коры. И сильно спутанные, поскольку я не пользовался расческой. А порой еще и маслянисто блестели — хоть я их и мыл, но делал это нерегулярно. Ногти у меня также были длинными. Не припоминаю, чтобы я когда-нибудь брал в руки маникюрные ножницы. Даже не уверен, имелись ли они у нас дома. Когда ногти начинали мешать, я их поочередно обкусывал, и все дела. В остальное время я позволял им расти — пусть и не до абсурдной длины, но все же, как я обнаружил со временем, несколько длиннее нормального для мальчиков. Или для мужчин. В ту пору я не знал, что отращивать длинные волосы и ногти вполне свойственно девушкам, но не парням. Я об этом не задумывался. Так же точно мне было невдомек, что мужчины и мальчишки в округе ни за что не станут носить короткую, не доходящую до пояса майку, как это делал я. Отчасти это объяснялось все той же невнимательностью. Я рос, сам того не замечая, и продолжал носить свои старые майки. Но отчасти, должен признать, я делал это в подражание моей маме, которая носила майки таким манером. Я разгуливал в слишком коротких майках и слишком тесных джинсах потому, что подметил это у моей мамы. И никто не объяснил мне, что это неправильно. Или никто этого не замечал. Или это не имело значения. Или… уж не знаю что.

Вот почему, когда я в тот день поднял кое-что из приготовленного к стирке нижнего белья Вивьен и стал разглядывать всякие пятнышки в некоторых местах, это нельзя было приравнивать к аналогичному поведению взрослого мужчины в женской спальне. Уверяю, это было не то же самое. Я не представлял никакой угрозы. Да разве я мог бы?

Я не знал элементарных правил приличия и норм поведения для мужчин и женщин. Не знал я и того, что определенные места на теле играют особую роль и имеют особую значимость. И что эти места защищаются особой одеждой, на которой иногда остаются следы этой самой особой значимости.

Короче говоря, я совершенно не понимал, что делаю.

Кроме того, мой интерес не совпадал с интересами настоящих мужчин в подобных ситуациях.

Следовательно, мое поведение нельзя было мерить той же меркой.

Я вновь услышал Вивьен наверху. Она перешла из ванной в спальню. Включила свет. Послышалось слегка вибрирующее гудение вытяжной вентиляции.

Я встал с кресла и подошел к камину. Вынул из железной корзины кочергу. Ручка находилась близко к огню и нагрелась так, что я в первый миг чуть ее не выронил. Но удержал и сунул загнутый конец кочерги в алые искрящиеся угли. И держал ее в таком положении. Очень долго держал. Наконец температура железа перешла от еле терпимой к совершенно невыносимой, и мои пальцы инстинктивно разжались. Кочерга ударилась о каминную решетку с гулким, довольно мелодичным звуком.

Вивьен услышала.

— Там внизу все в порядке? — крикнула она.

Я не отозвался. Но видимо, мое молчание не обеспокоило ее настолько, чтобы повторить вопрос или сойти на первый этаж.

Я прикидывал, каким образом можно вынудить ее срочно спуститься. Натянул на ладонь рукав свитера и снова взялся за кочергу. Но в последний момент передумал. Раскидать кочергой горящие угли по ковру — это был бы уже перебор. Меня вполне устроило бы небольшое возгорание или сильная задымленность, но выброшенные на ковер угли грозили опасными последствиями, которые я не мог предугадать или контролировать. Что, если запылают мебель, картины и книги Вивьен? Хотя, конечно, это уж точно заставило бы ее броситься из спальни вниз, не думая о том, что на ней надето или не надето.

Я вернул кочергу на место и переместился в кухню. Вивьен держала свои лучшие фарфоровые блюда на самом видном месте: на верхних полках дубового буфета. Помнится, она как-то рассказывала мне о том, какая фирма и как давно изготовила эти блюда, которые были свадебным подарком ее прадеду и прабабке от одной дальней родственницы.

Блюда могут быть сброшены с полок одним взмахом руки. Они разобьются о поверхность нижней тумбы буфета либо о шиферную половую плитку. Изящные, нарисованные тонкой кистью сине-фиолетовые цветы и бордовые листья станут просто кусочками цветного фарфора на полу. Вивьен услышит звон посуды и сразу устремится вниз.

Искушение было велико, что и говорить. Но в то же время я сознавал, какими тяжкими для меня будут последствия. Она бегом спустится по лестнице и увидит меня среди осколков ее семейных реликвий. Мое сердце наверняка забьется быстрее. Меня охватит радостное возбуждение. Но очень скоро это пройдет. Я увижу ее недоверие, ее отчаяние, ее гнев; и чувство вины начнет просачиваться по капле, а затем хлынет потоком, чтобы угробить мою эйфорию в зародыше.

Я взял с полки чайник, наполнил его водой, поставил на плиту и включил конфорку. Сначала шум был еле слышным, но понемногу вода начала бурлить. Вскоре клокочущий звук и свист пара создали достаточный фон для маскировки моих шагов на лестнице.

Спальня Вивьен находилась по соседству с ванной комнатой, и дверь была приоткрыта. Она стояла перед зеркалом в лифчике и узких трусиках. Лифчик был черным, с кружевной отделкой, а трусики бежевыми, шелковисто-блестящими. Над ними полосой выделялся верхний край колготок телесного цвета, туго охватывавших живот. Место пониже талии, где она носила бы ребенка, если бы забеременела, слегка выпирало под материей. Она причесывалась и укладывала волосы невысокой волной. Свет лампы, падая на эту волну, отливал золотом.

Наклонившись ближе к зеркалу, она начала красить ресницы.

Меня она не заметила. И не услышала. Чайник шумел вовсю. Я попятился от двери к лестнице и сошел вниз.

Полчаса спустя она спустилась на первый этаж при полном параде. Она была прекрасна.

Я говорю с Биллом больше, чем следует. Я несу всякий вздор. Я отвлекаю его от дороги. Я говорю о Кэти и о Папе, о нашем доме на холме, о лесах и деревьях, о пище, которую мы ели, и сидре, который мы пили. Я говорю о людях, с которыми мы подружились, и о нашей домашней живности. Я рассказываю ему все. Все, что произошло той ночью.

Я устал от ходьбы, а Билл также держал путь на север. «Ты доберешься до своей сестры так или иначе, — сказал он. — Найдешь ее в конце пути».

Я запрыгнул в кабину его грузовика, и мы покатили навстречу ночи.

Я заменяю ему радио. Я бормочу не очень внятно, запинаясь и пришепетывая. В конце концов умолкаю и погружаюсь в свои мысли.

До Эдинбурга пара часов езды напрямую, но у этого незнакомца другой, извилистый маршрут. Он то и дело сворачивает с автострады на боковые дороги, делает остановки в городках и деревнях, где небольшими партиями постепенно освобождается от своего груза. Я посещаю места, о существовании которых даже не подозревал. «Твоим поискам это лишь на пользу, — говорит он. — Ты ведь не знаешь, куда она могла пойти». В этом он может быть прав.