Афины. История великого города-государства - Брюс Кларк

мира – и все же находило способы вернуться в нее, даже когда флейтисток выставляли за дверь.

Внезапно вечеринку прерывает сексуальная неопределенность другого рода. На улице раздается громкий шум, затем в двери стучат. На пороге обнаруживается компания хмельных гуляк во главе с самым блистательным из афинян, Алкивиадом, волосы которого украшены плющом, фиалками и лентами. Он входит и, извиняясь за свое нетрезвое состояние, увенчивает хозяина дома, Агафона, одновременно заводя перепалку с Сократом, своим старым другом и наставником: «Почему ты умудрился возлечь именно … рядом с [Агафоном, ] самым красивым из всех собравшихся?»

Затем Алкивиад, язык которого развязан, но мысли не спутаны, тоже пускается в панегирик, но не любви вообще, а Сократу, безобразному старику, обескураживающее великолепие которого волнует его сильнее, чем это по силам кому бы то ни было другому. «Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем [в религиозном исступлении], а из глаз моих от его речей льются слезы …» Несмотря на всю несообразность этого лепета, в порыве Алкивиада есть нечто трогательное. Это человек непревзойденно себялюбивый, наделенный красотой, богатством и смелостью, которые могут привлечь к нему почти любого в Афинах. Но больше всего его восхищает человек, которого он не может покорить и удержать, – курносый умник, который ему симпатизирует, но видит его насквозь; человек, предпочитающий смотреть не на наружность вещей, а в их суть. Сократ волнует и тревожит его, как никто другой.

Собственно говоря, «Пир» – не единственное у Платона описание встречи между Алкивиадом и Сократом. У него есть целый диалог, «Алкивиад I», посвященный их беседе, в которой Сократ расспрашивает молодого человека о его желании земных успехов и богатств и мягко показывает ему, насколько тщетны эти устремления. Однако это произведение – явный литературный вымысел. «Пир», вероятно, тоже не является точной записью подлинных событий, но он изображает мир, который, несомненно, существовал на самом деле, и позволяет ощутить дух бесед определенного рода.

Чтобы представить себе мир Алкивиада и его сотрапезников, может быть полезно вспомнить эгоистичное декадентство британской аристократии конца XVIII в. или буйных, избалованных оксфордских студентов 1930-х, которых описывал Ивлин Во. Или же проказы престижных студенческих тайных обществ наподобие клуба «Череп и кости», в котором состоял старшекурсником Йельского университета будущий президент США Джордж У. Буш[53].

По правде говоря, Алкивиад не только разглагольствовал на шумных сборищах. Хотя он вырос в доме Перикла, ему не удалось впитать серьезность и целеустремленность этого государственного мужа, зато он унаследовал от него уверенность в том, что рожден сыграть руководящую роль в определении судеб города. Способствовало этому и богатство. Он женился на Гиппарете, дочери до неприличия богатого афинянина: ее приданое еще более увеличило его и без того немаленькое состояние.

Во время и после переговоров, закончившихся непрочным миром между Афинами и Спартой в 421 г. до н. э., он, действуя чрезвычайно коварно, превзошел своего старшего соперника Никия, придерживавшегося более умеренных взглядов, в борьбе за главенствующее положение в афинской политике. Поскольку у семьи Алкивиада были тесные связи со Спартой, сначала он ожидал, что ему будет поручена какая-нибудь роль на мирных переговорах. Обманувшись в этих надеждах, он стал самым бессовестным образом мешать заключению соглашения. Никий хотел, чтобы мир был прочным, но Алкивиад искусно делал все, чтобы результат получился прямо противоположным. Пытаясь расшатать заключенный мир, он подстрекал город Аргос бросить вызов господству Спарты в Пелопоннесе.

Около 420 г. до н. э. в Афины по приглашению Никия прибыла спартанская делегация, у которой были полномочия на проведение переговоров по любым вопросам, оставшимся неразрешенными в мирном договоре. Алкивиад убедил спартанцев занизить свой ранг, не признавать, что они уполномочены договариваться по важным вопросам, а положиться на его доскональное знание афинских дел. Когда они последовали этому совету, он публично обвинил послов в двуличии и неблагонадежности.

Но в 418 г., когда при Мантинее в центральной области Пелопоннеса произошло одно из крупнейших сражений этой войны, в котором спартанцы разбили войско аргивян, Алкивиаду каким-то образом удалось избежать обвинений. Соперничество между порывистым Алкивиадом, самодовольная беззаботность которого привлекла множество поклонников, и более осторожным Никием привела к последнему в политической истории Афин случаю использования остракизма. Прибегнуть к остракизму предложил политик по имени Гипербол, беспринципный горлопан, который, похоже, был чем-то вроде уменьшенной копии Алкивиада. Возможно, он мечтал занять место хвастливого Алкивиада, если бы того удалось изгнать. Как бы то ни было, оба титана городской политики, Алкивиад и Никий, почувствовали опасность. Они ненадолго объединили силы и добились, чтобы больше всего голосов против получил сам Гипербол. После этого остракизм вышел из употребления. Видимо, идее о том, что весь правящий класс можно очистить, удалив всего лишь одного человека, было место в более невинной эпохе.

Если верить описанию Платона, Алкивиад по-прежнему мог вести себя как избалованный скороспелый юнец, когда ему было далеко за тридцать и он уже имел большое влияние на дела города. Что бы мы ни думали о хронологической точности Платона, в одном он, видимо, был прав: Алкивиад мог быть чуть ли не одновременно игривым, как ребенок, и коварным и расчетливым, как змея.

В 415 г. до н. э. два афинских лидера вновь сошлись в поединке, и на этот раз ставки были выше, чем когда-либо ранее. Городу нужно было принять судьбоносное решение: ввязываться ли в дела крупного и богатого острова Сицилия, расположенного в 900 километрах к западу. Находящийся на западе Сицилии город Сегеста, незадолго до этого вступивший в союз с Афинами, попросил помощи в отражении нападений соседнего города, Селинунта, который, в свою очередь, пользовался поддержкой могущественных Сиракуз, союзных со Спартой.

Алкивиад соблазнял Народное собрание образами огромной стратегически важной добычи, которой мог завладеть город, а Никий призывал сограждан вспомнить, какими трудными могут быть дальние военные походы. В речи Алкивиада, пересказанной Фукидидом, похвальба щедростью благодеяний, которые он сам оказал городу, смешана с призывами к имперской славе. Некоторые из имперских настроений афинян были бы знакомы Бенджамину Дизраэли, призывавшему викторианскую Британию – да и саму королеву Викторию – к наслаждению благами обладания империей. Возможно, их узнали бы и сторонники жесткой линии из числа американских внешнеполитических обозревателей, пропагандирующие идею превентивных ударов по потенциальным врагам.

…Имеем ли мы разумное основание для того, чтобы отступить от этого предприятия или от подачи помощи нашим [сицилийским] союзникам?.. Сицилийцы приняты в союз не с тем, чтобы присылать нам помощь сюда, но чтобы поставить в затруднительное положение тамошних наших врагов … Мы приобрели власть, как приобретал ее всякий другой благодаря тому, что энергично являлись на помощь каждому, просившему нас о ней, были ли то варвары или эллины … Действительно, нужно не только отражать нападение сильнейших, но и