Время барса - Петр Катериничев

— Я не…

— Ша. Молчать в детстве не научили и старших слушать?.. — Авторитет вытряхнул из пачки сигарету, взял губами, чиркнул кремнем зажигалки, окутался ароматным голубоватым дымком. — Не то беда, что Рому завалили… А то, что той же ночью и Батю с братками прищучили, и — никаких концов, как Мамай прошел!

Выходит, осиротело побережье, совсем осиротело, бери голыми руками — не хочу…

Да уже слушок прошел, что Батю сотоварищи — Ромины ребятки — поваляли, а те, напротив, — самого Жида в жмуры перевели… И что в результате? Кое-где по бережку уже и постреливают, счета на балансы наводят, это в разгар сезона!

Междусобойчик у них тут! А ведь еще серьезные деловые не подключались, уж очень лакомый кус беспризорным остался, ты даже себе не представляешь, девушка, до чего лакомый! А где сладкое, там и мухи. Большие и трупные. Сейчас, как три-четыре года назад, отморозки дурные плодиться-размножаться начнут, как на падали… — Авторитет снова вздохнул, непритворно тяжко:

— Вот такие делишки заварились, а ты говоришь: «У меня — своя дорога, у вас — своя!» Нет у тебя никакой своей дороги, окромя как на кладбище, девочка, нет. Ромины охоронцы тебя так или иначе достанут, чтоб политес, значит, соблюсти. А я тебе так скажу: нам, серьезным деловым. Рома был не брат и не сват; слушок упорный ходил, что крысятничает, общак кидает, с турканами напрямую стакнулся, с соплеменниками своими дела крутит в обход солнцевских… Куда это годится? К чему я веду, девка? К тому, что мы тебя еще можем простить, Ромины бодигарды — никогда. И лишнего шума нам не нужно. Так что садись-ка ты, красивая такая, в тачку, и поехали из этих палестин в столицы, разборы чинить: так-то оно всем лучше. И «нет» тебе не ответить: боюсь, те, что тебя ищут, не раскладов от тебя ждут, а побыстрее в лучший мир сопроводить желают… Нет?

Аля стояла, слушала, половину из сказанного просто не понимала, пропускала и чувствовала притом огромную усталость. Расписной имел ту власть, которую имел, не напрасно: он почти убедил ее, еще немножко, и она покорно сядет в автомобиль и положится на волю Провидения да на справедливость братанской разборки… Но будто острая точка пульсировала маячком в мозгу: нельзя, нельзя, нельзя… Пока она свободна. Сво-бод-на. И — вольна принимать решения, сопротивляться, бежать, наконец. Этот Владимир Евгеньевич умен, целеустремлен, настойчив и абсолютно уверен в себе; говорит, глядя ей прямо в глаза, и от этого взгляда ей становится нехорошо, хотя Олег и учил ее специально и «держать взгляд», и уходить из-под него, все равно; и это был не страх, нет, какое-то властное желание прислониться к чужой силе, укрыться за ней… Самое человеческое из всех желаний, самое женское из всех человеческих… Был бы рядом Олег… Но его рядом нет. Он остался в той, другой жизни, и как теперь к ней вернуться? Но она постарается.

Алины мысли бежали словно сами собой, а рефреном она слышала слова Ксении:

«Вот только пропадать не хочется. Жалко пропадать». В том, что ее убьют непременно и обязательно, она уже не сомневалась: чем бы ни закончился «разбор полетов», оставить ее в живых никто не озаботится.

Девушка сосредоточилась. Она не забывала внимательно следить за тем, чтобы Владимир свет Евгеньевич не приблизился к ней ни на шаг; а он и не пытался.

Слишком был уверен в себе. В своем уме, мужском обаянии, куражном азарте. Чего греха таить, при других обстоятельствах Аля с удовольствием поддалась бы той силе, что исходила от этого мужчины. Но не теперь. Она решилась.

Кивнула, обреченно, потерянно, произнесла едва слышно, одними губами:

— Хорошо…

Ей было не важно, слышит ее сейчас Владимир Евгеньевич или нет; девушка играла на другом: на неистребимом мужском тщеславии и самодовольстве. Весь ее вид сейчас должен был говорить ему: да, он победил, он красноречив, обаятелен, неотразим! Он подчинил ее себе. Под-чи-нил!

— Ну вот и славно… — Мужчина подался чуть в сторону, галантно пропуская девушку вперед, Аля сделала быстрый шаг и вдруг — с лета, мыском ступни ударила мужчину туда, куда наметила! Не дожидаясь, пока он скорчится и рухнет, пнула другой ногой, освобождая путь, наклонилась, одним движением выхватила пистолет из кармана дверцы, щелкнула затвором, почувствовала, как патрон пошел в патронник, и снова отступила на шаг, направив оружие на сидевших в машине.

— Не дергаться! Руки на руль и иа доску, чтобы я их видела!

— Сучка, да ты…. — попытался было качать права водила, высунувшись из машины, — видно, слишком не вязался вид грозного боевого пистолета и хрупкой девушки, сжимающий его в руках.

— Сидеть, сявка! — хрипло, с присвистом выдохнула Аля. — Башку проломлю! — Сообразила, быстро перевела ствол на корчащегося в пыли авторитета, добавила в голос почти не наигранной истерики:

— Застрелю!

— Тебе кранты, сучка! Я тебе ноги выдерну! — в запале проорал водила, но замер мгновенно, остановленный полным боли рявком старшего:

— Молчать! Сидеть! Оба!

Длинноволосый Сазон оказался самым дисциплинированным: каким-то пятым чувством он понял, что слова девушки — не пустая угроза, и смирненько себе отдыхал, положив руки ладонями вниз на приборную доску.

Владимир Евгеньевич, кряхтя и морщась, прижимая руки к паху, поднялся, скроил на лице подобие улыбки, оскалив крепкие клыки, словно крупный палевый пес, ограниченный в своей нутряной злобе длинной цепью.

— Переиграла, кукла. Ну-ну. Еще не вечер. — Распрямился, хотя стоило это ему невероятных усилий и нешуточной боли. — Шмалять будешь?

— Дернешься — буду!

— Ну-ну. Верю. Рому Жида ухлопать и уйти чисто — твердая рука нужна. И мозги светлые. Недооценил. Ну что? Раскланялись-разбежались? Только клятв с меня не бери, шавка, что преследовать не буду и искать не стану. Сумею — достану, не прощу. Все поняла? Или — повинишься? Шпалер, пыль, остальное спишем на бабскую истерику. А?

— Обойдусь.

— Дело хозяйское. Может, хоть обзовешься? Девка ты, видать, тертая… А глаза — как у ангела. — Мужчина снова улыбнулся-оскалился:

— У падшего.

— Слушайте теперь внимательно меня, Владимир свет Евгеньевич, — произнесла Аля сколь возможно твердо. — Первое. Романа Ландерса я не убивала. Но это мне не помешает снести вам полчерепа и завалить ваших подручных следующими двумя выстрелами, если вы решите, что я пай-девочка и не умею пользоваться оружием.

Возможно, меня подставили именно потому, что знали, как я умею им пользоваться.

Это второе. И третье: никогда не угрожайте человеку с наведенным на вас пистолетом в руках, особенно если этот человек — доведенная до отчаяния девчонка! Нож есть?

— Нож?

Единственное, о чем жалела девушка, что кольт оказался без глушителя. А то бы она быстренько продырявила все четыре колеса этой боевой машины братвы, заодно продемонстрировав, как может работать сия громоздкая игрушка в умелых руках! Длинноствольный кольт сорок пятого калибра — оружие ломовое, вовсе не для нежных девичьих пальцев; но, как ни странно, Аля впервые за последние сутки ощутила себя полностью спокойной и защищенной: гены? трудное детство? прошлый опыт?