Демоны в раю - Дмитрий Липскеров

Кран от неожиданности чуть было не крякнул. Он скосил глаза и разглядел в воде коротко стриженную голову, с гладко выбритым лицом, с глазами, спрятанными под очками для плавания.

— Ты кто? — от неожиданности спросил Кран.

— А ты кто? — ответил парень лет тридцати, который достал ногами до дна и теперь стоял, выпячивая мощную грудь из-под воды.

Кран больше не мог выдерживать препятствий на своем пути, она была его женщиной, отписанная ему свыше, а потому он просто сказал мускулистому парню:

— Уйди!..

Крану казалось, что тот должен понять очевидную ситуацию, это его женщина, любовь Вована до гроба, но парень почему-то не понял, вякнул что-то угрожающее, а потому его сначала пришлось притопить, а потом слегка ухо надорвать…

— Вы что, мальчики! — чуть слышно проговорила Надька, оказавшаяся вдруг в порозовевшей от крови воде.

Парень, казалось, был оглушен такими неожиданными действиями. Затем он, мастер спорта по плаванию, уверенный в своей спортивной силе, вдруг почувствовал, как железные пальцы уткнулись в его бок, продавили мышцы и схватили за ребра. Схватили и потащили его натренированное тело к мужской секции, словно детское.

Кран тащил нежданного претендента на его счастье и приговаривал:

— Иди, пожалуйста, парень! Иди, пожалуйста, домой!

Мастер спорта был готов идти домой, даже плыть… Он слегка взвывал, когда рука, вторгшаяся в его плоть, ее пальцы нажимали на печень.

— Иду, иду!..

— Ты понимаешь, люблю я ее, — миролюбиво объяснял Кран, — очень сильно люблю!.. Ты знаешь, что такое любовь?

— Знаю…

— Во-от, значит, ты меня понимаешь!

Кран дотащил соперника до шлюза, на прощание попросил зла на него не держать, предложил дружбу, выпить портвейна — все эти предложения он уместил в секунду и, не дожидаясь ответа, засунул пловца в шлюз.

А потом он, прижав ее к бортику, целовал… Он не отрывался от ее губ целую вечность. Высасывая вкус экзотического киви, перемешивал ее душу со своей, как волшебный коктейль, улетал вместе с нею в те тонкие слои пространства, откуда и проистекает эта самая любовь.

А потом их погнали из бассейна, кричали вослед что-то о нравственности, о советской морали и много еще о чем…

А еще потом их мчало такси к гостинице «Ленинградская», в которой у Крана все было схвачено, все администраторы жили когда-то за его счет. Его встретили, как родного, безо всякой регистрации, и швейцар Брылин, бывший боксер-тяжеловес, с носом цвета чернослива, проводил их до самого люкса, обещав прислать ужин как можно скорее. И уже совсем потом Вован Кранов любил свою Надьку Кивелеву до полного изнеможения собственного ресурса. Да и она уже молила остановиться — хрупкая, с почти девчачьей грудкой и остренькими плечиками… Она чувствовала себя как надвое перерезанная!.. Он жарко шептал ей до самого утра, какое чувство в нем огромное, как оно взрастало в каждой клеточке тела с каждой секундой разлуки, с каждым мигом его жизни, как он всегда верил сердцем комсомольца, что найдет ее, что она обязательно станет его женой!..

И она шептала в ответ, что ждала его долго, мол, куда он пропал, что она даже ходила к нему в школу, пыталась найти, а потом она уехала из Запорожья в Москву поступать в МГУ на филфак, но не поступила и вот пару лет жила с парнем, которому он оторвал сегодня ухо в бассейне. И еще сказала, что ей жаль Валентина, что он хороший!

Кран хотел было на ее слова ревность изобразить, но и на нее уже сил не было, да и не чувствовал он в пловце соперника.

Они ели котлеты по-киевски, хрустя картошкой фри, пили все ту же «Алазанскую долину», примешивая к вину «Советское шампанское», и смотрели друг на друга просто.

— Неточка, — вдруг произнес Кран.

— Я не Неточка, я Надя… — она улыбалась и думала, что в этом огромном, косоглазом парне такого необычайного, что заставило ее в миг единый отказаться ради него от прошедшей жизни, входя в новую, совершенно незнакомую. Она не могла этого понять, объяснить сама себе словами, но сердцу ее уже не требовалось слов, а телу доказательств. Организм с невероятной быстротой перестраивался, пытаясь стать совместимым с новым, принадлежащим Вовану Кранову.

Под самое утро он, набравшийся сил, словно у космоса их одолжил, вновь любил свою Надьку. Но сейчас в нем было больше звериного, куда больше напора и бесстыдства. Он проделывал с нею такие вещи, что Надька пугалась, пыталась сопротивляться моралью своею, но ее организм уже был совместим с его на все сто, как видеокассеты с видеомагнитофоном… Он выделывал с ее телом все, что хотел. Вертел и кружил его, как эквилибрист. Когда он приник к ней, как к волшебному источнику, она было запротестовала отчаянно, отталкивая его за плечи, но отказного слова не получилось, а вместо него стон соседей разбудил.

Каким-то десятым чувством Надька ощущала под собою раздавленную киевскую котлету, теплое масло, смешивающееся с еще чем-то теплым, вытекающим из нее. Ей казалось, что, когда закончится сегодняшнее утро, она умрет от стыда, смешанного с таким невозможным кайфом, которого она даже и вообразить до сегодняшней ночи не могла. Уплыл легким брассом из памяти красавец Валентин, растворившись в теплом масле, смешанном еще с чем-то…

А потом он сообщил, что завтра уходит в армию.

— Нет! — ужаснулась она, уже привыкшая к нему, собравшаяся каждую секунду быть рядом.

— Два года — это быстро! — успокаивал Кран.

— Нет!

— Ты ни в чем не будешь нуждаться! Главное — жди меня!

— Нет-нет!.. Яне могу так долго ждать! — она вдруг осознала до конца его слова, и такой ужас охватил ее живот, что она, еще голая, закрыла его низ своими влажными руками.

— Рядом с тобою будут мои люди!

— Какие люди?!

— Они помогут тебе. Ты поступишь в свой МГУ, туда-сюда, и я уже вернусь!..

— Ты тоже можешь поступить, и тебя не возьмут! Ведь есть отсрочка!

— Сейчас недобор. Я нужен Родине!

Кран вспомнил подписанную им в СИЗО бумагу. Если бы был хоть один шанс, он бы его использовал… Но лучше в армию на два, чем в тюрьму на три.

— Ты — сильная, ты дождешься!

— Я вовсе не сильная…

Она плакала и вырывалась из его объятий. Он успокаивал ее, шепча о своем чувстве и еще о чем-то, пока она не затихла от рыданий, лишь всхлипывала, как ребенок…

Весь следующий день они провели в гостинице. Швейцар Брылин оставлял посуду с едой возле дверей, тактично стучал, так что постояльцы из соседних номеров выскакивали. Брылин от своей шутки сам гыкал и хрюкал. Спускаясь в лифте на свой пост, он повторял:

— Ну, Вован! Ну, гигант!

Они то спали, прижавшись друг к другу, вернее, она вжималась в его могучее тело, а он охватывал ее своими ручищами, так что тепло было без одеяла, а потом, сквозь сон, он вдруг оказывался в ней, и страсть терзала их обоих, уже болезненная, как неожиданный вирус летнего гриппа…