Сколько живёт любовь? - Людмила Сурская

— Тренируйся, я одобряю, бабуля, — смеясь, кинул он её в подушки. — Я дедуля, ты слышишь Люлю, звучит, как волшебная музыка.

Она никак не высказалась по этому поводу, погладила его по светящемуся радостью лицу и отвернулась. Если б не её терпение ему бы никогда не испытать этой радости. Она замешана на крови её сердца. На боли души. Поймёт ли он когда-нибудь это и будут ли благодарны внуки, за то, что такой страшной для женщины ценой, ценой унижения, горечи и обид она сберегла их друг для друга. Словно почувствовав её настроение, он, сделавшись серьёзным и немного грустным, прошептал:

— Спасибо, дорогая, я знаю, что не достоин такой женщины, как ты.

Она не стала ни утверждать, ни спорить, а поцеловав в уголки губ тихо сказала:

— Я люблю тебя.

— А я люблю тебя, чудо моё, с самой первой встречи и любить буду до последнего вздоха моего пребывания на этой грешной земле.

Её маленькая ладошка нежным ветерком прошлась по его груди.

— Ты меня разбалуешь такой негой и подарками…

Его большая ладонь в ответном визите погладила её волосы, расправила локон.

— Ты того заслужила. Это такая малость… Я в неоплатном долгу… Юленька, жизнь моя…

Он спал, зарывшись у неё на груди. А она не могла. Воспоминания, неосторожно зацепив, вытянули боль… Страдала невыносимо: тот период остался чёрным и беспросветным с морем слёз и терзаний… То, что происходило тогда с ними настолько опустошало её истощая духовные и физические силы, что подумать страшно откуда бралась воля жить. Пристыжая себя и доказывая, что жизнь чёрно — белая, и никому не удавалось пройти её только по белой полосе, и надо не зацикливаться на боли, она шла вперёд. Чтоб теперь не дать ей вновь разрастись, принялась думать совершенно о земном. Косте становится скучно здесь. Практически с задачей он справился. Армия есть. Но Москва не торопится отозвать его. Одно из двух: или Сталину спокойнее пока он тут, или не хочет их с Жуковым держать рядом с собой. Устроив им по ссылке. Того тоже зажал в тиски опалы и задвинул на дальние подступы. А может и то и другое, он хитрый лис. В любом случае пока Сталин жив, им отсюда не выбраться. А так хочется быть поближе к Аде и внуку.

Конечно, сегодня жизнь лучше, чем когда-то жили они. И всё же ей часто хочется вернуть прошлое. Хотя бы на час, на мгновение. Ещё раз пройти через то знакомство, прогулки по тайге или степи. Натянуть его кожух на двоих вместо одеяла. Наверное, пытаясь создать иллюзию, почти каждый вечер прогуливались по знакомым дорожкам вокруг дачи. Не было и в этот вечер исключением. Он, обнимая её за плечи и заглядывая в глаза, говорил:

— Я взял тебе билет. Покупай подарки и отправляйся к Адуси. Ты сейчас ей нужнее. Как я тебе завидую. Ты подержишь его на руках. Люлю, ты самая молодая и симпатичная бабушка на свете, а я уже солидный дед. Ты там его много, много раз поцелуй за меня.

Юлия кивала и, обнимая, прижималась к его груди. Она понимала, что он хоть и с неохотой, но согласен пожить холостяком. Хорохорится, а совсем невесёлый.

— Эй, дорогой, так не пойдёт, а ну улыбнись! — подбадривает она пытаясь пощекотать его.

Он старается и даже вымучивает что-то вроде улыбки, но получается это как-то кисло, не по-настоящему.

Луна покачиваясь, словно яркий шар на новогодней ёлке, выплыла из-за кружева макушек огромных деревьев. Костя встал, как вкопанный и, наклонившись над ней воровато оглянувшись, хитро усмехнулся, припал к её губам. Она поддалась безумному порыву, а потом, опомнившись, застучала кулачками ему в грудь.

— С ума сошёл, внуки пошли.

Он стоял так близко, что ближе не бывает, властно притягивая её к себе полными любви и смеха глазами.

— Одно другому не мешает, начнём всё сначала. Неужели ты меньше горишь нежели в нашу жаркую юность… Не говори мне, что вот эта пьяная луна не заводит тебя, не поверю.

Шепча всё это, он, целуя, прижимал всё сильнее её к себе и обдавал таким жаром, что ноги перестали слушаться. — Я, кажется, её понял. Эта безумная ночная сводница указывает нам дорогу до укромного местечка. Давай рискнём и тряхнём стариной. Самолёт унесёт тебя от меня к Адуси и я буду тосковать о твоём маленьком носике и хитреньких глазках звёздочках, гуляя один по этим дорожкам.

— Но здесь нет багульника, баламут, — пыталась отшутиться она.

— Зато огромные поляны других семицветиков. У нас будет не менее шикарная постель чем в юности…

Он нёс её на руках, она обнимала его за шею и завидовала сама себе. Ей так нравилось это состояние- завидовать себе. Ведь этот самый нежный, самый романтичный, самый красивый мужчина в мире, любил только её, нуждался только в ней и был счастлив только с ней, Юлией. Счастливее её не было женщины на свете!

У Ады после не простых родов упал гемоглобин, её шатало от стенки к стенке. Юлия осталась помочь. Он согласился с этим. А вскоре не выдержав, под каким-то предлогом, прикатил в Москву сам. Надо было видеть с каким трепетом, он брал и носил этого ребёнка. Как толкался по ночам за Юлиной спиной, наступая на пятки и упрашивая:

— Люлю, у тебя не получается, дай я его успокою сам. Мужик мужика поймёт быстрее.

Она, пряча улыбку, уступала. Давая дочери поспать, укладывали кряхтящий свёрток между собой и счастливые смотрели на него. Ада отошла от родов, порозовела… Внук рос из сморщенного кусочка мяса с глазами превращаясь в забавного человечка. Внуки вообще растут быстро. Юлия с Костей катали коляску, носили на руках сопящий свёрток и чувствовали себя снова молодыми и счастливыми. Казалось, время повернулось вспять…

Пронеслись ещё годы, в счастье их не замечаешь. Юлия рада, что они стоят далеко от политики и столицы. И, слава богу! Жуков, командующий авиацией Новиков и ещё кое-кто получают благодарность верхушки на полную катушку. Многие из их знакомых считают, что всё просто до примитивности- победители своё дело сделали. Они больше не нужны тем кто плотным кольцом окружает власть и могут уходить. Но Юлия думала — всё было не так просто. Герои Победы, считая себя в безопасности, языки пораспустили, болтают в хмелю и так что нипопадя. Во многих случаях ведут себя по-хамски. Многие, чувствуя себя за спиной Жукова недосягаемыми занимались мародёрством. Из Германии шли эшелоны. Новое правительство Германии обратилось к Сталину с просьбой. Терпение лопнуло. Но Жуков не угомонился. Вне власти он себя не представлял и всё никак не мог поверить, что война закончилась и фронта нет. Сталин уже больше не играл с Жуковым в терпеливого старшего товарища. Георгия вяжут по-прежнему "трофейным делом", достают и в дальнем гарнизоне. Стараются чинуши. Многих расстреляли. Жена Телегина рассказывала, как они были с мужем у Жукова на новый 1947 год. Жуков оставив Одесский округ прилетел встречать праздник в Москву. Наприглашал, как всегда гостей, а никто не пришёл. Все нашли причины. Сидит Жуков за пустым новогодним столом и плачет. Юлия с трудом себе представила Жукова плачущим. Хотя говорят, что палачи весьма ранимы. Ночью приехал генерал В. Крюков с женой Л. Руслановой. Эти притащили двух птиц с прострелянными головами и пожелали маршалу так же разделаться с врагами. Слушая Телегину, Юлия пожала плечами- неужели не понимали, что дача прослушивается. Телегина всхлипывала не просто так- тревожила судьба мужа. Тот тоже вёз эшелонами из Германии и рядом с "орлом" Жуковым чувствовал себя "орлёнком". Всё окружение Жукова считало, что он не потопляем. Для всех то был холодный душ. Юлия ей сочувствовала, сама прошла через арест мужа, но то была иная история. Единственно чем она могла помочь- устроить ей встречу с Рутковским. Хотя, если честно, то впутывать его в это крохоборное дело не очень хотелось. Она знала, что бывшая домработница Крюкова-Руслановой сейчас трудится у генерала Малиновского. А тот, как известно друг Хрущёва. Значит, за всех просил Жуков, замыкающийся на Хрущёве. Всё, как в сказке про репку. Только потяни и вытащить можешь чёрта с рогами. А Георгий сообщил, что по дороге в Свердловск у него случился первый инфаркт. Но он всё равно не угомонился и пытался во всю прыть демонстрировать свою мощь и исключительный военный талант. Получался замкнутый круг. Москва в ответ отправляя комиссию за комиссией в Уральский военный округ била и била по нему. Возможно била бы меньше, если б он меньше чествовал самого себя и жил скромнее. Но Жукова распирало. Куда бы не входил, даже в театр, демонстрировал себя. Без восторженных речей и грома аплодисментов не обходилось. Оно понятно: для народа видеть его — честь, но его-то голова должна была подавать команду- осторожно. Всё повторилось, как и в Одессе, и местная власть писала в столицу доносы на артистические поклоны маршала и его способы перетягивать власть на себя и всё решать шашкой. Периодически Жуков, боясь уничтожения, спал в бронированном вагоне с охраной, в обнимку с пулемётами и смех, и грех. Теперь его душат тем, чему давали широкую дорогу в войну: то есть бабами и тряпками. Дали почувствовать себя хозяином положения, набрать на себя побольше. А теперь вот тебе, получи! Насели так, что ему пришлось отправить "боевую подругу", прилипшую к нему на военных дорогах "принцессу" Захарову, в Москву, а может, она сама не выдержала, понимая, что является одним из поводов для его битья. Было заметно, что Георгий по поводу потери такого жизненно необходимого объекта очень-то не переживал и вскоре нашёл новую утеху. Но тогда почему, выметая метлой от него "принцессу" за аморалку, тут же дают добро на новый "медовый пряник"? Похоже, что подсаживают стукача. "Принцесса" шпионить отказалась. Не мешало бы подумать над этим. Только Юлии до их проблем, как до солнца, такая же своя беда в подворотне. "Вот так, мои дорогие воины, — посматривая на зажигающиеся одна за одной на небосводе звёзды, думала она, — вожди с улыбками стелили зелёную дорожку вашим утехам в войну, когда вы были нужны, как воздух, а теперь ими и по мордасам. И это не последний раз. Ваши слабости поощрялись ещё и потому, что давали возможность на вас иметь неопровержимый компромат и при случае давить им. А вы — герои, распалённые собственным величием, не видели земли под ногами. А как же море по колено — войну выиграли и земные законы для вас поднебесных не указ. А всё было так понятно. Политики используют те же методы, что и женщины. Они страшно изворотливы в своей, насторожённости, мстительности и зависти. Теперь их жуть как волнует ваш моральный облик". Рутковский в шоке. Расстроился не то слово, именно в шоке. О таком развороте он, естественно, не думал и почти уже успокоился, предпочитая всё забыть. Насторожило то, что до их ушей дошли слухи, вызывали знакомых ему людей и аккуратно выпытывали, не замечали ли за ним чего-нибудь такого? Всем и так было понятно какого. Они решили прекратить какое либо общение с "воробушком". Тем более человек, что помогал им, сдал полк. Они были знакомы с Рутковским по боям под Москвой, потом в Сталинграде. Он хорошо знал и уважал Костю, и его обстоятельства ему тоже были известны. Рутковский доверял ему. Кого-то нового втягивать в это дело было опасно. О том, что возможны осложнения не с самим постельным романом, а с его последствиями ему было, естественно, в годы войны невдомёк. О том, что у любых отношений есть начало, расцвет и завершение, а значит и обиженные — подумать было недосуг. Теперь это колотушка в любых недобросовестных руках. А ведь, если б все просчитывали ходы, пускаясь в мутное плавание, сколько б кочек можно было перескочить, без шанса изваландаться в грязи. К тому же дама изучила все его слабые места и хорошо знала почему бить. Как Юлия догадывалась удары будут непременно хорошо рассчитаны, следовательно достигнут цели.