Чудовище - Ярослав Астахов

Суэни не родилась такой. Самозакрытость как средство уберечься от постоянной боли заменила ей длящаяся постоянно оторопь – щит хрупкий и неудобный. Ее сознание пребывало днем в тягостном полусне и проваливалось в небытие, подобное самой смерти, ночью.

Она не слышала, что бормотал во тьме около нее измученный своей собственной душой человек, заполучивший ее на ложе благодаря изощренно сотканному насилию. Но чуткое сердце женщины ощущало растущий медленно и безотчетно страх Альфия.

Вот это вызывало у нее больший ужас, чем все запугивания! Суэни словно бы постоянно ощущала рядом шаги чудовища, удерживаемого в повиновении… ненадежно . И в сердце ее стоял длящийся немой крик.

Палач и жертва… их души сообщаются в каких-то темных глубинах. И вот – непрекращающийся душевный вопль Суэни улавливал как-то Альфий! И неожиданно, а может и вообще незаметно для самого учителя чуткость эта начала обращаться против его рассудка. Ведь трудно сохранять в сердце насмешливое отношение к тому, во что человек, который постоянно рядом с тобой, верит до смерти .

Итак, внушающая воля Альфия – отраженная, и безотчетно стократ усиленная зеркалом веры простой души – вдруг оказалась действующей на самого учителя. Паук запутался в собственной паутине! Вкрадчивый кошмар овладел сердцем самонадеянного колдуна окончательно, хотя пока и подспудно.

И опять раньше, нежели об этом начал догадываться он сам, необратимую перемену почувствовала Суэни. Но, разумеется, она не могла правильно объяснить себе происходящее с Альфием и с этого момента ад ужаса, мучающего её, сделался уже абсолютно невыносимым…

Никто в поселке даже и не удивился особенно, когда сожительница учителя умерла.

Да и не говорили об этом так: «умерла»… Единственное, что бормотали, опасливо и хмуро оглядываясь, так это: «Колдун ее свел в могилу!»

15

Со времени похорон учитель переменился. Так сильно, что это бросилось в глаза всем. Он стал абсолютно вялым, не обращающим ни на что внимания. Отмщавший ранее за любой косой взгляд вдруг сделался нечувствительным к издевательствам самой изощренной школьной изобретательности. Некоторые ученики перестали вовсе посещать уроки его. Казалось, Альфий не замечает вообще, кто присутствует.

Причина перемены была проста: Альфий спал . Двигался и преподавал в состоянии полудремы (точнее говоря, не очень убедительно делал вид , что ведет занятия). И вообще дремал теперь постоянно, когда оказывался на людях. Подчас отключаясь полностью – застывая с открытыми, но невидящими глазами. А иногда и откровенно уронив голову на плечо и пуская из уголка рта слюну.

Чем объяснялась эта новая его странность?

Ужасом. Тихим и неотступным. Таким, который ни за что не даст уснуть в одиночестве . И особенно – в одиночестве в темноте .

Чего же так опасался столь ко всему и вся скептически настроенный человек?

Приступа лунатизма.

Воображение рисовало Альфию: глубокая ночь; он, спящий, тревожно разметавшийся на кровати со скомканным бельем; и… вот он – продолжая спать! – медленно поднимается со своего ложа. Его глаза как слепые, и тем не менее он хорошо знает расположение всех предметов. Его рука, двигающаяся словно бы сама по себе, безошибочно ложится на пульт. И Альфий набирает на нем свою смерть. Вызывает краба !

Конечно, математик бы мог просто зашвырнуть в море треклятый пульт!

У него и возникало такое намерение. Не однажды.

Да только постоянно обнаруживалось в последний момент, что… не в состоянии он с этим пультом расстаться!

Причина этому была особого свойства. В сырых и мрачных подпольях сознания учителя жила вера, в существовании которой он и самому себе боялся признаться.

Что, будто бы, эта тварь, им созданная, перестала быть просто радиоуправляемой биомеханической конструкцией. Что будто получила она подобие собственного «я», протез самостоятельной воли . С определенного времени.

С того мгновения, когда она попробовала на вкус кровь .

Темное суеверие, невероятное в просвещенный век?

Но именно такой идеей проникнута была книга , которую регулярно раскрывал Альфий.

Он ее получил в наследство. И постепенно он пристрастился ее читать – понемногу, но постоянно. Учитель полагал себя не имеющим склонности относится серьезно «ко всякой мистике». И думал, будто полюбил чтение только ради приятного чувства гордости, что разбирает язык. А также из удовольствия вспоминать, сколь может быть велика стоимость этой вещи, находящейся в его собственности. Старинный экземпляр и, быть может, даже и уникальный список… Но было и еще что-то.

Кровью приносимого в жертву обретают плоть духи смерти . Такую веру держали цепко крючковатыми знаками выцветшие страницы. Они повидали многое. Они случались причиной пролития многой и многой крови. Она была известна в истории, эта книга, повествовавшая о неотвратимой силе и бесконечной мести. Ее страницы могли рассказать и большее. Тому, кто владел гематрией – искусством исчисления слов , обнаруживающим их скрытый смысл. И всматривался учитель в знаки, и вычислял, и они шептали ему о путях чудовищной, мертвой жизни. И о зеркальном отображении ее: живой смерти .

Как правило, перелистывая рассыпающиеся страницы, учитель усмехался скептически. И вроде бы всего только с шутовским уважением согласно покачивал головою. Но… выбросить в море пульт он оказался не в состоянии!

С безмерным изумлением он обнаружил себя не смеющим это сделать .

И более того: каждую свою ночь, проводимую теперь уже в пустом доме, Альфий ни на минуту не расставался с пультом. В его душе существовала до поры запретная зона и вот – она оказалась вывернута вдруг вся наизнанку страхом! Подавленное взяло реванш. И неотступно нашептывало теперь: пульт – единственное твое средство остановить созданное тобой чудовище!

И потная дрожащая ладонь стискивала – как утопающий ту самую соломинку – угловатый пластик. И только тогда палач – терзающий изнутри кошмар – несколько отступал…

Кинестетическая память сильна у таких натур. Как будто сами кончики пальцев Альфия хорошо помнили, насколько беспрекословно повиновался всем их движениям хитиновый механизм, имитирующий живую смерть . Альфий верил, что волю, поселившуюся в голлем в результате вышедшей из-под контроля магии, сумеет переломить электронный импульс. Он в это верил? По крайней мере – надеялся. И эта последняя надежда позволяла ему хоть несколько взнуздать страх.

16

Легко вообразить развитие событий в ту ночь, последствия которой обсуждались потом столь долго.

Луна была тогда полной, а небо ясным. Но Альфий жег электричество, разумеется, не полагаясь на этот неверный свет. Измученный хроническими недосыпаниями, сидел он, бездумно вперив глаза в черное пустое окно, как некогда Велемир. И многодневная щетина покрывала его лицо. И также остывал в кружке перед ним позабытый чай…