Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

Но, в общем-то, финансовые заботы нас в то время не сильно занимали. Жизнь была так наполнена! Конечно, много интересного происходило в Большом – роли, спектакли, поездки, но кроме этого мы старались ничего не пропустить и в драматических театрах, и на выставках, и в концертных залах. Восхитительные вечера проводили мы у «деда Бахрушина». «Дедом» мы за глаза называли Юрия Алексеевича, историка балета, критика и педагога, сына знаменитого основателя Московского театрального музея Алексея Александровича Бахрушина. Называли так его, впрочем, уважительно и любя; с ним всегда было страшно интересно. В его коммуналке в Лаврушинском переулке традиционно собиралась раза два в неделю самая разная артистическая молодежь – балерины Маргоша Дроздова, Валя Решетникова, Наташа Садовская, художник Валера Косоруков, балетный критик Наташа Чернова, фотограф Дима Куликов, Леня Болотин (тогда артист балета, потом – оператор видеостудии ГАБТ), Андрей Любанский (который сегодня занимается телевидением), многие другие. Время проводили безумно весело, с разными розыгрышами, театральными байками, застольями, на которых изобрели «формулу»: артисту балета полезнее пить водку, чем вино, «потому что от водки ноги лучше работают». Как-то умудрялись везде успевать: и на вечеринки, и на домашние праздники, и на разные другие встречи. Рестораны, правда, мы с Володей посетили раза «полтора» – и денег лишних не водилось, да и не нравилось там: официантов не дождешься, кормят неизвестно чем, музыка гремит, шум, еще пляски эти между столиками! Надо мной до сих пор смеются, вспоминая, как однажды меня в ресторане пригласили на танец, а я испуганно ответила: «Я вообще не танцую!» Не тянуло нас туда совершенно, мы предпочитали всегда собираться дома у кого-то из друзей.

А еще Володя, человек страшно увлекающийся, поначалу старался разделить со мной свою страстную любовь к спорту. Единственное, к чему я в спорте имела хоть какое-то отношение, – это шахматы, в шахматы именно я Володю учила играть. Но вот про футбол-хоккей сколько он ни объяснял, я не «проникалась», быстро начинала скучать. А ведь Володя сам жуткий болельщик! Когда из-за спектакля какую-то игру пропускал – что творилось! Сколько переживаний!.. И вот как-то повел он меня на футбол. Это был необыкновенный матч – легендарный вратарь Лев Яшин прощался с большим спортом. Билетов не достать, ажиотаж страшный! Закончилась торжественная часть, началась игра. Я смотрела-смотрела на футбольное поле – скучно. Стала по сторонам оглядываться – на трибуны поглядела, на небо. Вижу, луна очень красивая. Потянула Володю за руку, говорю: «Ты посмотри, красота какая!» Он взглянул на луну – и в это время стадион взорвался! В тот самый момент забили решающий гол, а Володя его пропустил, не увидел. Что с ним было! «Тысячи людей мечтали сюда попасть! А ты!!!.. Из-за тебя!!!.. Чтоб я еще раз взял тебя с собой!!!» В общем, не получилось из меня болельщика…

Случалось, мы с Володей не могли попасть в кино (особенно за границей). Там есть такая градация фильмов – «до двадцати одного года не разрешается», хотя это и не порно. И не раз Васильева в кинозал пропускали, а меня – нет. Показываю обручальное кольцо: «Я уже замужем!» Не пускают, не верят, что мне исполнился двадцать один год. Очень я из-за этого переживала! А в Москве в свое время не верили, что исполнилось шестнадцать. Как придем в кино на фильм «до шестнадцати», так меня заворачивают: «Мальчик пусть проходит, а девочка останется». Из-за того что я выглядела младше своего возраста, масса и других недоразумений случалась. То почтальон бандероль не отдавал: «А взрослые дома есть?» (когда я уж давно в театре работала). То гаишник меня останавливал: «Почему девочка за рулем?!» Как-то раз повезла маму в магазин, она вышла, я сижу жду ее. Какие-то мальчишки машину окружили и спорят. Один клянется, что видел, как «эта девчонка» машину вела, остальные не верят: «Да она просто за руль уселась, пока бабушки нет!»

После свадьбы мы одно время жили вместе с мамой в коммуналке в Брюсовском переулке, где было две комнаты: мамина – метров шестнадцать, и наша с Володей – метров десять. В нашей стоял мой девичий узкий матрасик на ножках – Володя с него постоянно падал. Через некоторое время накопили на раздвижной чешский диван – и не могли на него нарадоваться!

А года через два нам с Володей дали комнату в общежитии Большого за театральными мастерскими на улице Москвина. Это было такое счастье! Комната с балконом, двадцать метров: она казалась нам огромной залой – впору балы устраивать! Там, правда, во дворе находилась школа, и каждое утро раздавалось громогласное: «Равняйсь! Смирно!» – ученики на физкультуру строились. Я их ненавидела! Самый сладкий сон губили…

Общежитие состояло из четырех комнат: кроме нас там еще проживали два бывших артиста балета (оба одинокие) – Лев Александрович Поспехин и Мария Васильевна Дамаева – и одна пара людей нетеатральных (не знаю, как они попали в общежитие Большого). Жили необычайно дружно, за нами все ухаживали, вечно нам чем-то помогали. Когда мы там по молодости устраивали разные сборища, то делали обычно так: у Марии Васильевны накрывали стол, у нас – танцевали, у дяди Левы – еще что-нибудь затевали, и все ходили-гуляли из комнаты в комнату. Двери распахнуты, музыка играет, весело! Друзей всегда полно, чуть не круглые сутки приходят-уходят (театр же рядом), холодильник вечно пустой. Васильев одно время очень хотел бар завести (тогда в квартирах москвичей только-только начали появляться эти детали заграничного образа жизни). И вот получили мы какую-то зарплату, заполнили свой бар бутылками – но ровно до вечера! Потому что целый день гости заходили, из холодильника все вытаскивали и из бара все выпивали! В общем, еще пару раз Володя бар заполнил – и решил, что для заграницы это подходит, а у нас не получается… Я, конечно, готовила, но так, понемножечку: в основном мама помогала. Мы же весь день проводили в театре. А маме тогда хлопот хватало! С утра она бежала к себе на работу в издательство «Восточная литература». В обед – по магазинам, потом к нам – приготовить обед, и только поздно вечером – к себе. Посуды вечно не хватало, и, если у нас собирались гости, приходилось тащить тарелки-ложки от мамы к нам. Когда гости приходили к маме – несли все обратно. Вещи тоже: одни лежали у нее, другие – у нас. Когда погода менялась, оказывалось, что надеть нечего, потому что именно это платье (костюм, туфли) в настоящий момент как раз находилось в другой квартире. Хорошо, что мы жили рядом – минут пятнадцать пешком, хотя, конечно, таскаться с посудой из дома в дом все равно надоедало…

В том общежитии Большого театра мы впервые принимали иностранных журналистов. Французский журнал «Пари матч» считался настроенным откровенно антисоветски, и вдруг корреспонденты именно этого издания выразили желание сделать с нами интервью. Тогда впервые «Пари матч» собирался публиковать материал о советских артистах. Нам позвонили из Министерства культуры и сообщили эту новость. Я сразу задала вопрос:

– Вы понимаете, что мы живем в общежитии? И вообще – как мы живем?..

– Неважно! Вы сможете их принять?

– Принять-то можем, но…

– Неважно, примите!

Прибыли французы, заявили: «Неделю мы будем везде следовать за вами». И действительно, сопровождали нас на репетиции, на класс, в артистические, в столовую. Все снимали: как мы входим в театр, как выходим, как занимаемся, как день проводим… Наконец, собрались к нам домой. После репетиции прибегаю, предупреждаю наших «общежителей»: «Сегодня придут иностранцы!» – «Не волнуйся, все сделаем…» На кухне у нас окно было разбито, так они его закрыли Володиной картиной. Мария Васильевна говорит: «Я сейчас фартучек надену и буду изображать вашу горничную». Поспехин подхватывает: «А я как будто портье, двери буду открывать». И действительно, они все это изображают. А я после репетиции пришла жутко уставшая; спрашиваю французов, очень надеясь на отрицательный ответ: «Не хотите ли вы перекусить?» – «Да, – отвечают, – конечно, хотим!» Делать нечего, иду на кухню, журналисты за мной, Володя им что-то рассказывает, Мария Васильевна в комнате стол сервирует, свечечки ставит, я готовлю яичницу – и в этот момент картина, которая стояла вместо стекла в окне, падает на голову одному из французов! Он и бровью не повел, спокойненько картину поднял, поставил на прежнее место: «Все хорошо, все в порядке!» После яичницы спрашиваю: «Вы что будете – чай или кофе?» – «Чай, чай!» Опять иду на кухню и думаю: «Боже мой, сейчас еще чай заваривать!» – а я уже просто валюсь с ног! Смотрю – в чайнике заварочном что-то такое черное колыхается. Ура! Можно не заваривать: подогреваю, несу, разливаю по чашкам. Французы улыбаются: «Большое спасибо!» – пьют и наконец уходят. Тут я, совершенно без сил, падаю на стул и думаю: «Надо хоть самой чайку попить…» И после первого глотка меня просто тошнит! Потому что в этом заварочном чайнике оказалось что-то такое, что пить явно нельзя! «Володя! – кричу. – Что это?!» Он только недоуменно пожимает плечами. Бегу к Марии Васильевне, а она спокойно объясняет: «Помнишь, у тебя утром остался кофе, так я его слила в чайник, чтобы даром не пропадал». Выходит, я бедных французов напоила спитым кофе вместо чая!