Киноповести - Василий Макарович Шукшин

горько и тихо. – Как они его… а! За что же они его?! За что?.. Гады они такие, гады. – Слабое тело Заха-рыча содрогалось от рыданий. Он закрыл лицо маленькими ладонями.

Колька мучительно сморщился и заморгал.

– Не надо, Захарыч…

– Что «не надо»-то? – сердито воскликнул Захарыч, и закрутил головой, и замычал. – Они же дух из него вышибают!..

Колька сел на табуретку и тоже заплакал – зло и обильно.

Сидели и плакали.

– Их же ж… их вдвоем с братом, – бормотал Захарыч. – Забыл я тебе сказать… Но ничего… ничего, паря. Ах, гады!..

– И брата?

– И брата… Фролом звали. Вместе их взяли. Но брат – тот… Ладно. Не буду тебе про брата. Не буду.

Чуть занималось светлое утро. Слабый ветерок шевелил занавески на окнах…

По поселку ударили ранние петухи.

Тут вышла из-за перегородки жена Кольки, Нинка. Заспанная и недовольная.

– Людям на работу с утра, а они толкутся всю ночь, как… эти…

– Чего ты? – попытался воздействовать на жену Колька.

– Да ничего! И нечего по ночам сюда шляться. Пить-то и одному можно… А других подговаривать… учителя вроде бы так и не делают.

– Нинка!..

– Не ругайся, Николай… Не надо.

Захарыч, к удивлению Нинки, вылез в окно и ушел.

Как-то Матвей поздно ночью завернул к дому Кольки… Стукнул в окно.

Колька вышел на крыльцо.

– Ты чего, дядя Матвей?

– Так…

Сели на приступку.

– Как оно? – спросил Матвей.

– Да так… Ничего.

Помолчали.

– Вынеси гармонь, сыграй чего-нибудь.

Колька удивленно посмотрел на председателя.

– Ну, што, лень, што ли? То всю деревню ходил булгатил…

– Счас вынесу.

Колька принес гармонь.

– Какую?

– Ну… какую-нибудь, какие по ночам играл.

Колька заиграл «Ивушку».

И тут в дверях выросла Нинка… В спальной рубахе, босая.

– Чего эт – ночь-заполночь разыгрались тут!..

Колька перестал играть.

– Людям спать надо, а тут… Нальют глаза-то и ходют… Колька, иди спать!

– Ты што это, Нинка? – удивился Матвей. – И двух недель не живешь с мужем, а уж взяла моду ворчать, как карга старая. Бесстыдница ты такая!.. Што же дальше будет?

– А нечего тут…

– Чего «нечего»? Дьяволы злые. Молодая ишо, радоваться бы надо, а ты уж – как бы поядовитей слово из себя выдавить. Кто это тут глаза налил? Ну?

– И нечего тут…

– Заладила, ворона… Тебя ж, Нинка, любить надо, а где тут! Душа не повернется – так-то будешь. Не бери пример с наших деревенских дур, которые только и знают, что всю жизнь лаются… Будь умней таких. Жизнь-то – всего одна, и та, не успеешь оглянуться, – к вечеру уж. И тут тянет человека оглянуться… Вот и оглядываются – каждый на свое. Не надо, Нина, штоб душа ссохлась раньше времени… Не надо.

Нинка хлопнула дверью, ушла в дом.

– Ты, Колька, не давай ей особо язык распускать…

– Ругаться, что ль, с ней?

– Да не надо бы ругаться-то… Хоть ты умней будь, втолковывай почаще…

– Играть?

– Давай.

Колька заиграл опять «Ивушку». Вяло как-то… И Матвей слушал вяло. Потом он сказал:

– Ладно, не надо. Всему, видно, свое время.

Посидели молча. Закурили.

– Игрушки-то свои делаешь?

– Делаю.

– Ну и делай, не слушай никого, ну их к дьяволу. Глянется – делай. А то указчиков много найдется… Посплетничают, позубоскалят – и думают: они хорошие. Клади на всех…

Колька засмеялся.

– А сыграю я, дядя Матвей!

– Валяй.

И Колька заиграл веселый мотив…

Позови меня в даль светлую…*

В небольшом русском городке, где-то на окраине, где дальше – за пустырем – виден уже и лес и не дымят трубы, в аккуратном домике из трех комнат жила женщина. Звали женщину красиво – Агриппина, Агриппина Игнатьевна Веселова, попросту – Груша. Было ей тридцать четыре года, и были у нее сын Витька двенадцати лет да брат Николай Игнатьевич, главный бухгалтер пригородного совхоза, да где-то был муж… С мужем они разошлись три года назад: тот взял в подруги… бутылку, и та подруга белоголовая завлекла его куда-то далеко, даже и не слышно было, где он.

Брат Николай приезжал по воскресеньям к сестре и племяннику, старался как-нибудь им помочь, продукты привозил, деньжонок иногда.

И один раз, в воскресенье, приехал он с важным каким-то делом… Но пока дело это не выкладывал, а, как обычно, они с Витькиной матерью воспитывали Витьку.

– Ну сладу нет – не слушается, и все, – жаловалась мать. – Совсем парень выпрягся…

– Что же это ты, Витька? – гудел большой дядя Николай, постукивая толстыми прокуренными пальцами по клеенке. – Не годится так, не годится. А что же дальше-то будет, если ты уже счас… черт те чего вытворяешь? Ведь матери-то одной трудно с тобой, как ты это не поймешь!..

– Ни дьявола не понимает! На днях чего удумал: взял да соседской свинье глаз выбил…

– Глаз? – удивился дядя Николай.

– Но! Ветеринар, сосед-то… ладно, мужик добрый – не пошел никуда жаловаться. А то бы было дело!

– Зачем же ты ей глаз-то выбил? – спросил дядя. Лобастый Витька сидел тут же за столом, делал вид что усердно читает книгу. Молчал.

– Витьк!

– Ну?

– Зачем глаз-то свинье выбил?

– Я нечаянно, – буркнул Витька.

– «Нечаянно»! – воскликнула мать. – Знаю я, как нечаянно… Нечаянно. – И повернулась к брату – рассказать: – Я его все в пример ставлю, ветеринара-то: выучился человек, теперь живет-поживает, в доме-то только живой воды, наверно, нет… Бери, мол, пример – приглядывайся. А он его и невзлюбил…

– При чем же тут животное, если тебе человек не поглянулся? Витьк!

– Ну?

– Разве можно такие вещи делать?! Ты что, живодер, что ли?

Витька молчал.

– Папа родимый – набычится, и не сдвинешь с места, – заключил дядя Николай. Помолчал. Спросил сестру: – Где он счас? Не слышно?

– «Где»! – горько воскликнула мать. – У него дорог много, и все – веселые.

– Алименты-то шлет?

– Шлет.

– Эх, Витька, Витька… – вздохнул дядя Николай. – Что ж ты так живешь-то? А?

Витька молчал.

– Витька!

– Ну?

– Чего молчишь?

– Я читаю.

– Что ты мне очки втираешь! – осердился дядя Николай. – Читает он!.. – Потянулся, взял у Витьки книгу. – Что ты читаешь? То ж – задачник! Кто же так задачник читает… как художественную литературу. Менделеев мне нашелся!

– Вот так он меня все время обманывает, – сказала мать. – Спросишь: Витька, выучил уроки? Выучил! А где выучил, где выучил – ничего не выучил, одна улица на уме…

– Ты эту улицу брось, Витька, – резонно стал убеждать дядя Николай. – Она до добра не доведет. Хватишься потом, да поздно будет. Вот он, близко будет, локоть-то, да не укусишь. Улица от тебя не убежит,