Ангелами не рождаются. Книга 1 - Алексей Макаров

Усталые и угрюмые, обожженные и ослепшие, обмотанные багровыми от крови бинтами или тряпками из порванных в клочья рубах, они держались на «морально-волевых», едва справляясь с не знающим усталости врагом. «Мы верим в тебя, капитан…» – нарочито бодро говорили Рину бойцы. Но он-то видел постепенно гаснущую веру в почти мертвых глазах. Не в своего бодрого капитана, а в победу в принципе, да и просто в помощь английских союзников.

Вот у сержанта Антуана де Вилля в Париже остались трое маленьких детишек и больная жена. Если он сейчас погибнет, кто их будет содержать? Единовременного пособия «по утере кормильца» надолго не хватит. А седой ветеран Фредерик Дюруа втайне признался Гиро, что у него есть еще одна семья и он хочет обязательно увидеть, за кого выскочит замуж семнадцатилетняя Жозефина, чтобы, «в случае чего», лично оторвать уши нерадивому муженьку… Или рядовой Кристоф Леру, серьезный, похожий на девушку парень, понимающий толк в такой сложной науке, как физика, заявил себя полгода назад на грант и имел все перспективы делать важные открытия… «Как тебя на фронт занесло? – спросил Рин. – С такой-то внешностью? Спокойно бы занимался наукой». На это замечание Кристоф только обронил: «За интересы страны, в которой родился…» Патриот. Но что оставят боши от перспективного физика-патриота? Можно не отвечать. А рядовой Анри Жаспар, прищурившись и подув прямо в дуло своей «Лебель-Бертье», сказал: «Спасибо военному коменданту Парижа – некоторые марокканские резервисты добирались сюда очень оригинально – на бесплатном такси и с попутным ветерком, я же за обратный вояж заплатил бы любые денежки и даже следовал бы к дому против ветра…»

Да, они не хотели умирать. Кто по своей воле жаждет оказаться выдернутым из мирной жизни, заброшенным в плавильную печь фронта? Всегда хочется вернуться к матерям, невестам и женам. Рин тоже не желал оставить тут хаотично разбросанные по полю кишки. Ему хотелось к жене: уткнуться в ее теплые колени лицом и обо всем забыть. Он все чаще обращался к ней в мыслях: «Адели, Адели. Как ты там, моя обаятельная кудряшка? Трудишься в госпитале не покладая рук? Конечно, ведь сейчас столько раненых…»

Хотелось немного любви. Как и любому солдату на войне. Совсем чуть-чуть родного тепла, способного согреть очерствевшее сердце. В мирное время, когда любовь не покидает дни подряд, такого не ценишь.

Они познакомились на дне рождения общего приятеля. Приятель тогда коротко представил ему Адели и удалился. На Адели было потрясающее синее платье с «хромой» юбкой, элегантная черная шляпка, украшенная короткими перьями, и полусапожки со шнуровкой. Он тогда подумал, как мог бывший торговец зонтами заставить прогрессивных французских женщин носить неудобные, заставляющие семенить, наряды? Даже икры тесемкой перевязывать, чтобы юбку не порвать! Но мода упрямо диктовала свои законы желающим выглядеть современно и эффектно.

Виновник торжества принес чемоданчик с патефоном и поставил пластинку. Заиграла легкая, романтическая мелодия. Рин решился пригласить Адели на танец. Заглянув в чудесные карие глаза, слегка коснувшись вьющихся волос и смугловатой кожи, он понял, что пропал. На миг по обонянию ударили нотки цветущей сирени, несколько диссонирующие с общим тоном. Но только на миг. Аромат девушки окончательно пленил Рина, заставив раствориться в нахлынувших ощущениях бесконечной радости, подъема и стремительно возникающих чувствах нежности, доверия и желания.

Танцуя, они разговорились. Он, жаждущий приключений лейтенант, только окончил военное училище и рассказывал о забавных случаях во время учебы, она рассказала о сестринской работе. Он посвящал ей стихи, а она скромно переводила тему, рассуждая, насколько продвинулась медицина в оперативной помощи раненым бойцам. Потом он предложил проводить ее до дома, и она неожиданно быстро согласилась. По дороге он рассказывал о Морисе Равеле и музыкальном импрессионизме, хвалился, что способен станцевать канкан не хуже девиц из «Красной мельницы». Она не пыталась его остановить и смеялась, а у Равеля выделила пьесы для фортепиано – «Моя Матушка Гусыня». Сказала, что они незаметно уносят слушателя в добрую и светлую сказку, в так быстро ушедшее детство. Он назначил ей свидание и снова получил согласие. Их отношения развивались, как у всех нормальных влюбленных: цветы и театры, кафе и прогулки под марсельской луной, дни ожиданий встреч и горячие ночи. Утром он не хотел выбираться из теплой постели, а Адели уверяла, что никуда бы его не отпустила, будь чуть больше свободного времени и чуть меньше операций, при которых она должна ассистировать.

Через месяц он подарил ей кольцо с бриллиантом и сделал предложение. Она таинственно улыбнулась, сказала, что подумает, и… уже через минуту крепко прижалась к его груди, сказав, что подумала и согласна.

Свадьба была скромной, с ближним кругом родственником и друзей, но долго наслаждаться семейной жизнью не получилось – началась война, разбросавшая их по разным городам.

Чертова война!

С наступлением сумерек в окоп внезапно запрыгнули незваные гости – вооруженная до зубов штурмовая группа. И сразу – колоть, резать, рубить! В узком пространстве окопа со штыком на винтовке не развернешься, а с его укороченной версией – окопным ножом или заточенной саперной лопаткой – сражаться очень удобно (можно от ключицы до середины груди «развалить»).

В завязавшейся схватке пришлось столкнуться с особенно жестоким штурмовиком. На лице его, испачканном в земле и пыли и перекошенном от ненависти, пылали бешеные глаза. В сторону штурмовика пару раз выкрикнули: «Лампрехт!» – и затем грубо подбадривали: «Коли лягушатников, Лампрехт! Убей всех!»

Виртуозно владея техникой ножевого боя, Лампрехт ранил троих, затем еще нескольких. В быстрых руках штурмовика «полуштык» почти не был заметен. Взгляд слишком поздно выхватывал нервные блики жаждущего крови металла. Бойцы хрипели, держась за пробитое горло, пытаясь зажать раны, но алые струи били между слабеющими пальцами горячими фонтанчиками. Фредерик Дюруа оказался одним из тех несчастных.

«Не гулять тебе на свадьбе дочери, Дюруа», – вздохнул Рин, несколько раз выстрелив из револьвера по «мяснику». Сзади вдруг навалились, пытаясь придушить, и Рин промахнулся. С трудом сбросив опасный груз, Рин дважды выстрелил вниз и услышал тяжелый стон. Нажав на спусковой крючок снова, капитан понял, что патроны кончились. Но кто бы дал ему время на перезарядку? Заметив проявленный к себе «интерес», Лампрехт отвлекся от расправы над очередным бойцом и бросился на капитана. Отшвырнув бесполезное оружие, Рин выхватил стилет, но в попытке остановить подобного молнии боша едва не остался с перерезанным горлом… Каким-то чудом отпрянув от острого лезвия, Рин сделал короткий выпад, но Лапмпрехт легко ушел в сторону и резанул капитана по плечу. Взбесившийся адреналин не дал почувствовать боль. Лампрехт снова оказался в опасной близости, и его следующий удар мог стать последним. Однако выжившие бойцы стали остервенело палить по штурмовикам. Особенно отличился сержант де Вилль, потерявший при нападении каску. Бровь сержанта была разрублена, нос сломан, а левый глаз заплыл.

Словно мартовский кот, удирающий от взбесившихся сородичей по крышам, Ламперхт выпрыгнул из окопа и скрылся в ночи. Запоздавшие выстрелы бесцельно ушли в темноту. Немного придя в себя, оставшиеся в живых бойцы перевязали раненых и закурили. Сил на то, чтобы оттащить убитых в сторону и накрыть чем-нибудь, не осталось.