Лакуна - Барбара Кингсолвер

Комната слуг во дворе — пожалуй, самое безопасное место, даже с Пердуном Сезаром в качестве соседа. Он утверждает, что изначально этот домик предназначался не для слуг: его построили в углу двора как гараж для машины, но художник решил ставить автомобиль снаружи, на улице Альтависта, чтобы освободить место для водителя. Сезар пояснил, что архитектор не запланировал комнат для водителя и слуги, потому что он коммунист, как и художник. Олунда это подтверждает. Они говорят, что дом был задуман как революционный, свободный от классовой борьбы, а комнат для прислуги нет, потому что хозяева отрицают прачек и поваров.

В самом деле, зачем им слуги? Вполне достаточно выстиранного белья, чистых полов и enchiladas tapatias.

4 ДЕКАБРЯ 1935 ГОДА: КОРОЛЕВА БЕРЕТ НА КАРАНДАШ

Она сидела на троне — своем месте во главе обеденного стола из красного дерева. Уму непостижимо, как ей удалось втиснуть в эту комнатушку мебель своих родителей, включая буфет для посуды. Старинные резные стулья так велики, что королева кажется маленькой как ребенок, болтает ногами под гофрированными юбками, не доставая до пола. Она была не в духе, чихала, куталась в красную шаль и царапала какие-то имена в гроссбухе, в который намерена вносить траты и доходы от продажи картин мужа. Еще одно дело, которым после переезда хозяйка решила заняться вместо Олунды. Теперь всех записывают в гроссбух, в том числе и нового мальчишку-повара и сумму его жалованья.

— Харриззон Чепхарт! — проговорила хозяйка, схватившись за горло, точно подавилась куриной костью. — Тебя действительно так зовут?

— Немногие, сеньора. По-английски мое имя звучит лучше.

— Я и сказала по-английски!

— Простите, сеньора.

18 ДЕКАБРЯ: ВТОРАЯ АУДИЕНЦИЯ У КОРОЛЕВЫ

Она по-прежнему больна и лежит в постели; Олунда говорит, хоть хозяйке и двадцать пять, но болячек на все девяносто. Сейчас ее донимают почки и нога. Тем не менее она сидела, откинувшись на подушки, разодетая, как индейская невеста: блузка с кружевной манжеткой, красные губы, серьги, по меньшей мере одно кольцо на каждом пальце и корона заплетенных лентами кос вокруг головы. Но выглядела при этом полумертвой и отрешенно смотрела в окошки под потолком. Ее спальня похожа на бетонную коробку немногим более размеров кровати.

— Сеньора, простите за беспокойство. Олунда послала меня, чтобы забрать тарелки после обеда.

— Неудивительно, что она не пришла сама: ей стыдно за эту jocoque[114]— Она подняла взгляд. — Олунда La Rotunda[115]. Ее по-прежнему так дразнят?

— Нет, сеньора. Если хотят жить.

— Как она умудрилась так растолстеть на своей готовке? Посмотри на меня. Я таю на глазах.

— Все дело в гренках с сиропом.

Королева недоуменно насупилась.

— А тебя, доходяга, как зовут?

— В первый раз мое имя вам не понравилось. Когда вы записали его в гроссбух.

— Черт, ну точно. Ты тот самый. Непроизносимый. — Казалось, она проснулась и села в кровати. Когда она смотрит на вас, ее глаза под густыми бровями похожи на два горящих уголька в камине. — Как тебя зовет Диего?

— Muchacho, смешай штукатурку! Muchacho, неси обед!

Она рассмеялась. Получилось похоже: у хозяина очень выразительные глаза, и когда он кричит, широко их раскрывает и наклоняется вперед.

— Так ты смешиваешь штукатурку Диего на обед?

— Нет, что вы, сеньора, никогда. Честное слово. Он взял меня сперва как подмастерье, чтобы мешать штукатурку, а через несколько месяцев перевел сюда, на кухню.

— Почему? — Она вскинула голову, как красавица кукла, сидящая на подушках. Кстати, одна из многих. На полке за кроватью полно тряпичных и фарфоровых кукол. И все они, как сама хозяйка, казалось, разоделись для вечеринки, которая обещает быть шумной.

— Ему нравятся мои pan dulce и blandas, сеньора. Я хорошо управляюсь с мягким тестом. Когда я мешал штукатурку, остальные подмастерья называли меня Сдобной Булочкой.

— Ты ухитряешься печь blandas в этом доме? На этой дурацкой крошечной кухоньке с fuego eléctrico[116]? Да ты просто сын Божий. Скажи Олунде, что теперь ты отвечаешь за все.

— Едва ли она этому обрадуется.

— И что ты думаешь об этой кухне?

Пауза, чтобы угадать правильный ответ. Всем известно, как любит этот дом художник; ошибиться с ответом смерти подобно. Такое чувство, будто снова очутился в академии, только сменилось начальство.

— Все в один голос утверждают, что это выдающийся дом, сеньора.

— Дай им волю, они скажут, что навоз цветами пахнет, — заключила королева, — только бы угодить дуракам.

— А что вы думаете, сеньора?

Королева бросила хмурый взгляд на белую стену и окно в металлической раме.

— Баухаус, — рявкнула она так, что показалось, будто дважды пролаяла собака. — Чудовищно, правда? Как ты вообще помещаешься на кухне?

— Так же как вы в уборной. Кухня прямо под ней, того же размера.

— Но ты меня в два раза больше!

— Действительно, стоя посередине кухни, можно дотронуться до всех четырех стен.

— Этот pendejo Хуан О’Горман[117]выпендрился, модернист чертов. Не знаю, о чем они с Диего думали. Дом похож на больницу. — Она обвела комнату унизанной кольцами рукой. — А лестницы! Чтобы подняться к этому дурацкому мостику и добраться до Диего, мне приходится вылезать в окно и идти маленькими шажками по стене дома, как акробату. Ну что за идиотизм! Клянусь жизнью, он того не стоит, chulito[118]. Так как тебя зовут? Скажи еще раз, обещаю, что постараюсь запомнить.

— Гаррисон. Шеперд.

— О Господи. Нет, я не стану тебя так называть. Напомни, как тебя зовет Диего?

— Сдобная Булочка.

— Подмастерья не очень-то добры к мальчишкам, которые смешивают штукатурку. Да ты и сам это знаешь. Но честное слово, Харриззон! Звучит так, будто кого-то душат. Что это за имя?

— Был такой президент, сеньора.

— Где? В какой-нибудь дыре, где не хватает кислорода?

— В Соединенных Штатах.

— Ну, так оно и есть.

Значит, теперь придется выслушивать недовольство еще одной страной. Родина матери, родина отца, а больше ничего и нет. Лучше молча составить тарелки на поднос. Через две минуты Сезар с Олундой подерутся за объедки.