Загадочные исчезновения - Амброз Бирс

* * *

Предчувствия оправдались тем же летом. Летний зной принес загадочную болезнь – эпидемическую, эндемическую и бог ее знает еще какую, поскольку врачи этого не знали. Она свела в могилу добрую половину населения города. Большая часть оставшейся в живых половины спасалась бегством, чтобы затем постепенно вернуться. В конце концов, те, кто выжил, вернулись. Сейчас население города умножилось и стало таким, как раньше, вот только Блэкбург теперь не тот, что был прежде.

А взять случай с призраком Хэтти Парлоу. Хотя упомянутое событие несколько иного свойства, оно вполне соотносимо с бытующим мнением, что в Блэкбурге всегда происходит «нечто странное». В девичестве фамилия Хэтти Парлоу была Браунон, и в Блэкбурге в том заключался особый смысл, непонятный для непосвященных. Для города семейство Браунон – нечто вечное, исконно ему присущее. С давних, еще колониальных времен они были самой влиятельной семьей этого города. Неизменно они были самыми богатыми, самыми лучшими, и Блэкбург тщетно пытался разбавить своей плебейской кровью благородную кровь семейства Браунон. Хотя определенная часть фамилии постоянно проживала вне города, а другая где-то училась и почти все – путешествовали или просто находились в отъезде, все-таки кое-кто жил и в Блекбурге. Традиционно мужская часть семейства занимала все ключевые посты городской администрации, а женщины возглавляли благотворительность. Благотворительностью занималась и Хэтти Парлоу. Все ее очень любили за добрый нрав, благородство души и исключительную красоту – единственную в своем роде. В свое время она училась в Бостоне и там вышла замуж за некого Парлоу и, будучи истинным представителем своей фамилии, скоренько водворила его в Блекбург, окончательно завершив таким образом его преображение из шалопая и повесы в настоящего мужчину и члена городского совета. У них родился ребенок. Они назвали его Джозефом и очень любили. Что касается родительской любви, в том нет ничего удивительного – она в обычае тех мест. Но вскоре они умерли, заразившись той таинственной болезнью, и, едва перевалив первый год жизни, Джозеф остался сиротой.

К несчастью для Джозефа, эпидемия, вычеркнув из списка живых его родителей, на этом не угомонилась, она продолжала свой путь, искоренив попутно не только почти всех представителей фамилии, но также и их родственников – близких и дальних, по крови и по закону. Те же, кто бежал, спасаясь из проклятого места, обратно не вернулись. Традиция рухнула, собственность семьи Браунон перешла в чужие руки. Все представители клана теперь покоились на кладбище Оук-Хилл, где они образовали сильную колонию – способную, по крайней мере, отразить натиск тел иных кровей и социального статуса и сохранить за собой лучшие его участки. Пора, однако, вспомнить и о призраке.

* * *

Однажды ночью, примерно три года спустя после смерти Хэтти Парлоу, несколько молодых людей ехали в фургоне по дороге вдоль кладбища Оук-Хилл; если вы бывали в тех местах, то непременно вспомните, что дорога на Гринтон огибает кладбище с южной стороны. Молодые люди отмечали там майские праздники, поэтому точную дату установить нетрудно. Было их человек десять или двенадцать – компания веселая и шумная, учитывая к тому же, что хмель недавних обильных возлияний еще не выветрился. Они почти миновали кладбище, когда возница, громко вскрикнув, неожиданно прервал веселье. То, что они увидели, без сомнения, поразило их воображение: прямо перед ними, почти у дороги, хотя и внутри кладбищенской ограды, стоял призрак Хэтти Парлоу. В том, что это был именно ее призрак, никто не сомневался, поскольку все в компании – и юноши, и молодые леди – были знакомы с Хэтти задолго до ее смерти. Благодаря данному обстоятельству нетрудно было также понять, что перед ними именно привидение, а не живой человек. На то указывали и общеизвестные, обычные в таких случаях приметы: фигура, облаченная в саван, длинные, неубранные волосы, «потусторонний взгляд» – все доказательства были бесспорны.

Призрачное создание стояло неподвижно, простирая руки на запад, словно пытаясь поймать гаснущую вечернюю звезду, что, конечно, заманчиво, но едва ли возможно, учитывая приблизительное расстояние до небесного светила.

Поскольку эту картину молодые люди наблюдали в полном молчании (в соответствии с их рассказом, по крайней мере), каждый из весельчаков – по словам участников прогулки, веселье они поддерживали исключительно лимонадом и кофе – отчетливо слышал слова призрака и произнесенное им имя: «Джо!.. Мой маленький Джо!» Мгновение спустя привидение растаяло в воздухе. Понятное дело, верить или не верить этому, личное дело каждого.

В тот момент, когда видели призрак, малыш Джо, как позднее установили совершенно точно, блуждал в прериях на другом конце континента возле местечка под название Виннемакка, в штате Невада. В этот город он попал доброй волей одного дальнего родственника по линии умершего отца, который его усыновил и трогательно за ним ухаживал. Но в тот вечер малыш бежал из-под опеки и растворился в пустынных прериях Невады.

* * *

О дальнейших его злоключениях большей частью нет сведений: редкие известные эпизоды перемежаются длинными пробелами, заполнить которые мы можем исключительно домыслами. Доходили слухи, что его подобрала и приютила семья индейцев-кочевников и какое-то время маленький бродяжка жил с ними, а потом они его продали. Да-да, он действительно был продан за какую-то сумму наличными на железнодорожной станции, расположенной довольно далеко от Виннемакки, женщине с проходящего поезда. Это был восточный экспресс, и его путь лежал к Восточному побережью. Надо отдать должное, впоследствии эта женщина пыталась разыскать родственников мальчика, но тщетно. В конце концов она его усыновила, поскольку была вдова и бездетна. На данном отрезке собственного жизненного пути маленького Джо явно нельзя было безоговорочно назвать несчастным сиротой – слишком много «родителей» стояло между ним и ужасной сиротской долей.

Миссис Дарнелл, вновь обретенная мать маленького Джо, жила в Кливленде, штат Огайо. Однако ее приемный сын недолго прожил с ней под одной крышей. Однажды под вечер полицейский, новичок на этом участке, совершал обычный обход и заметил, как мальчишка тайком выбирался из дома. На вопрос блюстителя порядка, куда он направляется, паренек ответил: «Иду домой». Должно быть, он воспользовался поездом, поскольку три дня спустя очутился уже в Уайтвилле, который, как известно, довольно далеко от Кливленда. Платье его было в плачевном состоянии, и он был ужасно грязен. Поскольку ребенок не мог внятно объяснить, кто он такой и что здесь делает, его арестовали как бродягу и приговорили к заключению в местной колонии для несовершеннолетних преступников, где наконец-то малыша вымыли. Джо убежал из Уайтвильской колонии для несовершеннолетних, как только юных заключенных отправили в лес за хворостом. С тех пор в Уайтвилле его никто больше не видел.

* * *

В следующий раз мы его встречаем на перекрестке одной из улиц в пригороде Блэкбурга. Идет холодный осенний дождь, одинокая фигурка сиротливо маячит на углу и мокнет под потоками воды. Похоже, сейчас самое время объяснить, что капли дождя, падавшие на Джо, вовсе не были серыми и клейкими, серым от грязи было его лицо, грязной и засаленной – одежда; и дождь напрасно тщился отмыть их. Вообще, вся его фигура, казалось, создана рукой талантливого художника, а не стечением обстоятельств, настолько живописно он был истрепан и грязен. Ко всему прочему на бродяжке не было обуви, ступни его были босы, покраснели и распухли, и когда он шел, то хромал на обе ноги. Что касается одежды… едва ли, лицезрея причудливые лохмотья, можно было представить первоначальный облик платья и догадаться, каким чудом они еще держатся на этом тщедушном теле. Ему было холодно. Он чертовски замерз и вполне сознавал это. Быть может, и кто-то другой замерзал этим вечером, но его не было рядом с малышом Джо. Мальчик был одинок, и никого поблизости. Как он смог сюда добраться, едва ли он сумел бы объяснить самостоятельно, хотя его словарный запас и составлял почти сто слов. Пусть он проделал огромный путь, вряд ли он имел хотя бы малейшее представление, где он теперь находится и зачем он здесь.